Две повести. Терунешь. Аска Мариам
Шрифт:
Сонъ сбылся.
VI
— Останься здсь со мною, — сказалъ ей Панаевъ, беря ее за руку.
Она опять покраснла и стала собирать корзину и покрывало, улыбаясь и показывая свои ослпительные блые зубы. Фара пришелъ на помощь своему господину.
— Гета сказалъ, чего не слушаешься!?
— Меня ждетъ отецъ и мать, — быстро огрызнулась двушка.
— Галлассы! — съ презрнiемъ побдителя произнесъ Фара. — Эка невидаль, подождутъ!
Она робко посмотрла на Фару, на другихъ, собравшихся вокругъ
— Гета, отпусти меня. Зачмъ я теб «большому человку» бдная маленькая плнница!..
— Гета ничего теб не сдлаетъ, снова вступился Фара, — ну, мынну (что такое?), ступай въ палатку. Гета угоститъ тебя тэчемъ, дастъ инжиры, кофе, подаритъ бакшишъ.
Слово бакшишъ какъ будто ободрило Марiамъ. Она, поталкиваемая Фарою, нехотя вошла въ палатку, сла на корточки, охвативъ маленькими черными руками колна, и, вытянувъ подбородокъ, уморительно, какъ маленькая обезьянка, осматривала палатку.
Панаевъ слъ противъ нея на походную койку, зажегъ свчи и долго всматривался въ свою темнокожую плнницу.
Но ничто не напоминало ему въ его гость Нину Сергевну, — ничто. Голубые глаза смотрли просто и задумчиво, но безъ того глубокаго выраженiя, которое имли глаза Нины. Она была меньше ростомъ, хотя такъ же прекрасно сложена, какъ и покойная его невста.
— Нина Сергевна! — окликнулъ двушку Панаевъ, — она не посмотрла даже на него. — Нина Сергевна! — сказалъ онъ съ внутренней дрожью, ожидая чуда, ожидая чего-нибудь такого же сверхъестественнаго, какъ сбывшiйся сонъ. Но Марiамъ просто посмотрла на него и спросила мелодичнымъ голосомъ, чуть картавя:
— Что ты говоришь такое, гета? Я не пойму никакъ…
Простодушiе ребенка, участiе женщины, встревожившейся непонятнымъ поведенiемъ друга, сказались въ этихъ словахъ.
— Я спрашиваю тебя, о чемъ ты думала, когда смотрла на звзды?
— Я думала, что ты большой человкъ, гета, — теб самъ расъ прислалъ богатое дурго, а я бдная маленькая рабыня, и вотъ я сижу противъ тебя и смотрю на тебя и вспоминаю, какъ былъ пиръ у богатаго Лазаря, и бдный — Лазарь сидлъ и подбиралъ крохи, которыя падали со стола. Такъ и я.
— А не вспоминала ты высокаго каменнаго дома лучше и выше дворца раса Маконена, маленькiя уютныя комнаты, шумъ и трескъ громаднаго города, бездну лошадей и богато одтыхъ людей, широкую и глубокую рку, просторъ полей и чудную музыку? — волнуясь, съ горящими отъ воспоминанiя о родин глазами, проговорилъ Панаевъ.
— Лучше дворца раса Маконена нтъ ничего на свт, гета, убжденно сказала она.
— А дворецъ царя москова? — перебилъ ее Панаевъ.
— Нтъ, гета; у негуса Менелика хорошiй каменный домъ въ Аддисъ-Абеб, и то наши купцы говорили, что онъ много хуже дворца раса. У царя москова не можетъ быть дворца лучше, чмъ у раса. И Хараръ самый большой городъ на свт.
— И ты ничего не помнишь, что я говорилъ теб? — съ упрекомъ сказалъ Панаевъ.
— Нтъ, гета… — напрягая память и забавно, какъ маленькая обезьянка, наморщивая лобъ, проговорила Марiамъ. — Я помню: ты говорилъ про Парижъ.
— Парижъ! — воскликнулъ Панаевъ. — Парижъ, вотъ ты знаешь Парижъ! — лучъ надежды блеснулъ въ его измученномъ мозгу. Откуда ты помнишь это слово?
— Ты францизъ, гета, а не московъ, — сказала Марiамъ и насмшливо погрозила пальцемъ, какъ будто поймала его въ обман.
— Съ чего ты взяла? — сказалъ онъ, раздосадованный тмъ, что она не отвтила на его вопросъ.
— Ты такъ обрадовался, когда заговорилъ про Парижъ.
— А, нтъ! Это совсмъ не то! Откуда ты слыхала про Парижъ.
— Меня монсиньоръ училъ, и отецъ Августинъ тоже.
— Какой монсиньоръ, какой отецъ Августинъ? — въ недоумнiи спросилъ Панаевъ, въ свою очередь, стараясь вспомнить, не было ли въ жизни Нины Сергевны какого-нибудь монсиньора или Августина.
Но нтъ, не было!
Марiамъ не спша отвтила.
— Монсиньоръ, толстый и съ блой бородой. Августинъ тонкiй и съ черной бородой.
— Гд ты ихъ видала?
— Они учили плнныхъ дтей въ Харар. Они хотли, чтобы вс были католики, а абиссинцы хотли, чтобы вс были христiане.
— Ну и ты? — все боле и боле разочаровываясь, спросилъ Панаевъ.
— Я христiанка, — гордо сказала она и, отстегнувъ воротъ рубахи, показала грубое подобiе креста, сдланное изъ мди и болтавшееся на грязномъ кожаномъ снурк.
Панаевъ не спрашивалъ больше. Мысли копошились и ходили въ его голов, голова, казалось, раскалывалась отъ этихъ мыслей, отказывалась соображать и взвшивать.
— Какой вздоръ! — сказалъ онъ самъ себ! — Чего я ищу? Это не путешествiе, способное успокоить нервы, а это растравливанiе нервовъ. До чего я съ этимъ дойду! Одному Богу извстно.
Онъ вышелъ изъ палатки и остановился, глядя на чудное звздное небо.
Вслдъ за нимъ вышла и Марiамъ. Она долго просительно, какъ собака, смотрла на Панаева и потомъ робко дотронулась до его рукава.
— Что такое? — спросилъ онъ рзко.
— Гета, — робко сказала двушка, — бакшишъ!.. — Онъ вынулъ изъ кармана талеръ и далъ ей. Она скорымъ шагомъ пошла къ своей деревн.
VII
Прошло около недли съ того дня, какъ Панаевъ первый разъ увидалъ Аска Марiамъ. Онъ не бродилъ больше по улицамъ Харара, не всматривался пытливо въ лица проходившихъ мимо женщинъ и двушекъ, не искалъ свой призракъ. Какъ ни страненъ былъ его сонъ, но онъ былъ все-таки только сонъ, и смшно было искать его наяву. Довольно и того, что онъ видлъ во сн такъ ясно африканскiй пейзажъ и древнiй городъ, въ которомъ никогда не бывалъ. Но мало-ли чего не бываетъ на свт?! Разв не снились ему и раньше положенiя, которыя потомъ являлись наяву, не видлъ онъ различные дворцы и сады, отчего не ищетъ онъ ихъ, какъ искалъ свой африканскiй городъ? Сновиднiя еще не вполн изслдованы наукой; и лучше оставить вщiе сны старымъ бабамъ, а не разстраивать ими и безъ того расшатанные нервы. Такъ онъ думалъ и исподволь снаряжался домой, опять въ песчаную сомалiйскую пустыню, полную опасностей для жизни, знойную и безводную.