Две жемчужные нити
Шрифт:
— Утро принесет надежду… Обязательно…
И его прогнозы оказывались верными. Давняя морская поговорка — утро принесет надежду, — родившись в бурях и морских разгулявшихся стихиях, оправдывалась. Самая крутая непогода утихала каждый раз посреди ночи, и наутро снова выглядывало солнце, теплое и ласковое. И море уже не ревело, а только вздыхало, утомившись в трудной битве с шальными ветрами. Утро у старика всегда было символом всего ясного, доброго и счастливого не только на
Сейчас старика волнует другое. Понимают ли там, на фабрике, что к Павлу надо быть внимательнее? Должны бы понимать… Правда, одно дело понимать, а другое — что-то делать, чтобы такие, как Зарва, не покатились вновь с горы. Дурень он, дурень, ни за что ни про что глаз потерять…
Анна Николаевна догадывается, что происходит с мужем, а потому и принимается не спеша перетирать посуду.
Старик же поднимается и идет к окну, которое выходит на маяк, к морю… Там, на море, испуганно билась о воду и громко кричала чайка. Высокая волна гремела у подножья маяка, заливая весь низ каменной башни.
Анна молчала.
В руке Дмитрия Григорьевича лопнул стальной прут и упал на пол. Старик толкнул локтем раму и распахнул настежь окно. В комнату ворвался грохот моря, соленый запах влажного ветра, а вместе с ним острый запах йода, смолы и еще чего-то, что всегда царит на морском побережье, когда начинается шторм и глубоко мутит воду.
Анна подошла к мужу, подала ему холодной воды:
— Выпей, Митя, не терзай себя понапрасну.
Даже не взглянул.
— А покойная его мать знала?
— Долго не знала. А когда услыхала, упала и уже не встала. При этом Ольга была.
— Какая это?
— Ну ее квартирантка, та, что в одной бригаде с Олесей. Ольга Чередник. Она и квартиру сохранила…
Соленый ветер ворвался в окно, разбросал седые волосы на голове старика, который, медленно опустившись на сосновую лавку, стоявшую вдоль стены, застланную старым ковриком, съежился весь, сжал зубы, словно ему сразу стало холодно и неприветливо от этого соленого ветра, без которого, кажется, он и жить не мог. Тихо, но как-то холодно и предубежденно спросил:
— А у вас, когда на работу в цех принимали, допытывались о прошлом, бередили небось рану?
— Нет.
— Хорошо. А то теперь такие языкатые пошли, им только повыспросить. Таким молокососам ничего не стоит ляпнуть ненароком, что он, мол, был вором — вором и останется.
— Это ты брось, старый. Да и молокососами напрасно ты их называешь.
— Напрасно… Да сопляки они все, переродились небось… А отчего, говорят, новенькая, что в Олесиной бригаде, все бегает да морякам в глаза заглядывает… Рановато еще… Только ведь приехала… Надо бы
— Разъяснили. Да не в этом дело… Просто у них в Самгородке, наверное, парней маловато… Вот и разбежались у девчонки глаза…
— Разбежались… Разбежались… — ворчал Дмитрий Григорьевич. — Смотри, чтобы у нее сердце вот так не разбежалось. А то напляшется твоя Искра по танцевальным площадкам — да и погаснет. Только пепел по ветру разнесет…
— Не волнуйся, Митя. Все будет отлично, — успокаивающе проговорила Анна и стала убирать в шкаф посуду.
— А я бы его взял на маяк!
— Павла, что ли?
— Да, его.
— Не сбивай уж его с толку, Митя. Человека бригада приняла. И отдел кадров дал согласие на оформление. А ты себе смену найдешь. Вот скоро начнется демобилизация… Только крикни, не один морячок прибежит…
— Думается мне, что он неплохой парень. Жаль только, что с малолетства споткнулся… Мне бы поговорить с ним, жена. Слышишь?
— Да вон он идет, как будто бы к нам, — взглянув в окно, сказала обрадованно Анна Николаевна.
Старик поднялся, спросил понимающе:
— Подстроила?
— Да отстань ты. Ничего я не подстраивала. Олеся их ведет. И Павла. И новенькую… Да еще и матроса какого-то. Кто бы это? А?
— Матроса я знаю. Это электрик с крейсера. Он и вчера прибегал, — взглянув в окно, засуетился старик. — А где мой новый китель с орденами? Где мичманка?
Олеся отрекомендовала Дмитрию Григорьевичу своих знакомых, и он затоптался, не зная, что ему делать. Вести всех сразу на маяк или пригласить в дом?
Выручила Олеся:
— Я не пойду на маяк, Дмитрий Григорьевич. Мне нужно с Анной Николаевной по секрету поговорить.
— Опять фракция? — спросил старик добродушно. — А мы пойдем. Да, товарищи?
— Да! — весело поддержал его Виктор.
— Вот это порядок! Так что же ты стоишь? Показывай гостям дорогу. Ты же тут свой, бывалый, — сказал главстаршине смотритель маяка.
— Дмитрий Григорьевич, взгляните на море. Не видно ли там наших? — крикнула ему вслед Олеся.
— Ты его сегодня жди, к вечеру. Ясно?
— Ясно, — улыбнулась та и зарделась.
— Соскучилась, Олеся? — спросила Анна Николаевна.
— Ой! Еще как соскучилась. Я ему цветов принесла. Откройте его комнату, пожалуйста.
— Да там не заперто. Проходи.
Олеся побежала по коридору, распахнула дверь комнаты Гната, которую он снимал у Яворских. И остановилась на пороге, как завороженная, словно боялась идти дальше, чтобы не спугнуть тишину, спокойствие и мечту, поселившиеся здесь с того времени, как девушка полюбила.