Две женщины
Шрифт:
– Хорошо, Дорин. Посмотри и минут через десять приходи.
Сьюзен вошла через черный ход и с удивлением обнаружила, что все четверо ее детей сидят за кухонным столом. Одного взгляда на Венди было достаточно, чтобы все понять.
– Где он? – Голос Сьюзен был тихим и напряженным. Осторожно взяв лицо дочери в руки, она осмотрела ссадины и синяки.
– Что случилось? Он пьян?
Венди кивнула, затем произнесла упавшим голосом:
– Он под кайфом, мам. Он заставил меня… заставил меня…
Она не могла закончить фразу, и Сьюзен, взглянув на кровь на ночной рубашке, без слов поняла, что он заставил
– Он сказал, что мой отец не он, а дедушка.
Венди рыдала, плечи ее содрогались при каждом слове. Остальные дети сидели тихо, чувствуя, что происходит нечто страшное. Даже маленькая Рози молча сидела на полу, грызла печенье и смотрела на Венди.
Сьюзен вдруг ощутила приступ удушья, наконец осознав, что именно случилось с ее ненаглядной девочкой. Она сама была в таком же положении и знала, как теперь презирает себя дочь, какую боль испытывает от сознания, что родной отец изнасиловал ее, хотя ни один мужчина не может так поступать с женщиной, даже с проституткой. Она знала, что отныне страшное воспоминание будет преследовать Венди. Оно навсегда останется в ее памяти.
Она знала, что испытывает Венди – злость и бессилие. Она никогда не станет такой, как раньше, потому что той девочки уже больше нет. Венди потеряет доверие к людям. Как можно доверять кому-то, если тебя предают самые близкие?
Вошла Дорин с сияющей улыбкой на ярко накрашенном лице, но, увидев Венди, остановилась как вкопанная.
– О, Сью, что он натворил?
Сьюзен охватила мелкая дрожь. Она повернулась к подруге:
– Пожалуйста, забери детей к себе, забери и успокой. Я должна с ним разобраться. Раз и навсегда я должна разобраться с этим ублюдком.
Она говорила тихо, словно боясь, что Барри услышит ее. Дорин покачала головой:
– Позвони фараонам, пусть его заберут…
Сьюзен перебила ее:
– Что они обычно делают? Держат его ночь, а потом отпускают? Нет, забери младших, мне нужно поговорить с Венди наедине.
Сьюзен пристально посмотрела на подругу, и та кивнула.
– Как скажешь, Сью.
Дорин подхватила Рози, остальные дети без слов последовали за ней. Когда они ушли, Сьюзен обняла Венди и успокаивала как могла: гладила волосы, шептала на ушко добрые слова. Она помнила реакцию своей матери, когда подобное произошло с ней самой. Ее полное безразличие и горькие, обидные слова, упрекавшие дочь в случившемся.
– Он грязная свинья, Венди. Грязная вонючая свинья, и ты ничего не могла сделать, солнышко. Ты ни в чем не виновата! Что бы ни случилось, всегда помни об этом, хорошо?
Венди кивнула, но лицо ее было таким печальным, что сердце Сьюзен разрывалось от жалости.
– Мам, это правда, что он сказал? Что дедушка мой отец?
Сьюзен обняла ее, но вместо ответа спросила:
– Где он?
– Наверху. Он наверху. Напился и спит.
Сьюзен посмотрела на дочь. Они долго вглядывались в глаза друг другу, потом Венди горько заплакала. Сьюзен еще крепче обняла ее и снова начала утешать:
– Это ничего не значит, запомни. Совершенно ничего. Я знаю, любовь моя, я была сама в таком положении. Тебя ничто не изменит, моя Венди, мой ангел. Это изменит, только если ты позволишь.
Десять минут спустя Сьюзен проводила дочь к Дорин. Она попросила подругу отвести ее к Кейт и объяснить ситуацию.
Затем Сьюзен надела пальто, вышла на улицу и пошла к телефонной будке на углу. Оттуда она позвонила Розель и спросила, не может ли Венди провести несколько дней у нее. Розель, услышав ее тон, согласилась без лишних вопросов.
Вернувшись домой, Сьюзен поставила чайник, решив сделать себе кофе. Пока чайник грелся, она вышла в коридор, перерыв шкаф под лестницей, она нашла то, что искала, – большой молоток. Положив его на стол, она выпила кофе и выкурила сигарету. Потом прошла по всему дому, который так любила, когда в нем не было Барри.
Она любила двери, ободранные детскими велосипедами, обои на кухне с изображением корзин, наполненных фруктами и овощами, большой кухонный стол с царапинами от постоянной резки хлеба для бутербродов – Сьюзен готовила их детям, когда те шли в школу или гулять. Ей нравились купленные на рынке кружки и вытертый голубой линолеум на полу. Это был ее дом. Это был райский уголок, который она пыталась создать из полного ада. А адом являлась ее жизнь с человеком, жившим только для удовлетворения своих низменных потребностей.
Взяв в руки молоток, она еще раз медленно обошла дом, впитывая его образы и запахи. Она хотела запомнить его, прежде чем подняться в спальню к мужу – своему законному супругу, спавшему мертвецким сном поперек кровати. В руке он сжимал пустую бутылку, лицо было исцарапано дочерью. Девочкой, которую он изнасиловал ради удовольствия собственной похоти. О, она знала, каково было Венди, она столько раз испытывала это на себе.
Глядя на него, Сьюзен чувствовала только ненависть.
– Что ты наделал, Барри? Ты взял ее своим разлагающимся телом, будто грязную проститутку на улице. Думаю, ты догадывался, какова цена такому злодеянию? Что придется сполна заплатить за свое преступление? Единственное, о чем я жалею, что ты, пьяная скотина, не можешь посмотреть мне в глаза и почувствовать тот же страх, что испытывал твой ребенок, когда ты над ним издевался.
Она подняла молоток и, собрав все свои силы, ударила Барри по голове. Словно заводная игрушка, молоток поднимался и опускался десятки раз, пока от Барри Далстона ничего не осталось. Во всяком случае, это кровавое месиво нельзя было больше назвать человеком. Барри Далстон исчез навсегда.
Сьюзен, вся в крови и осколках костей, спокойно вышла из комнаты, тщательно вымылась и переоделась. Потом сделала себе чашку кофе и выкурила сигарету. После чего натянула старое пальто, пошла на угол к телефонной будке и позвонила в полицию.
Дорин наблюдала за ней из окна и чувствовала, как слезы катятся по щекам. Она знала, что сделала ее подруга. И знала, почему она это сделала. Но никто и никогда не узнает истинной причины, – во всяком случае, от нее. Сьюзен защищала своих детей, как делала бы это любая мать.
Когда приехала полиция, дети уже спали – кроме Венди, терпеливо ожидавшей приезда Розель. Она останется у Розель, пока с ее лица не исчезнут все следы насилия и борьбы, и она сможет спокойно смотреть людям в глаза, не боясь, что они догадаются о случившемся.