Две жизни в одной. Книга 3
Шрифт:
Неожиданно наступила зима. Хорошо, что буквально накануне успел появиться трактор с заказанным продовольствием и почтальоншей.
– А мотопырка!
– сокрушался Прокопыч.
– Так и не явилася. Зря столько грибов насушили! Видно, сломался транспорт у парня. А можь, он и сам того? Мало ли. Всяк в жизни бывает! Но наш товар, Марьюшка, не портится. Главное - мешок с грибами под потолок повесь, поближе к печи, год провисит. Теперь-то мы уж точно, - продолжал старик, - отрезаны от всего мира. Как-нибудь прокукуем до весны. Вот так-то, Мария. А то, если хочешь, переселяйся в мой дом, хотя...
– Прокопыч вдруг замолчал.
– Конечно, можно, - ответила Мария, - но свой дом - есть свой дом. Тем более, я живу со стучащей машинкой как с товарищем по работе. Не хочу мешать. Да и вы, вижу, не очень рветесь жить в сообществе? Все здесь привыкли жить по одиночке.
–
– Ты дорожку к колодцу почаще от снега чисти, а то навалит, без воды будешь. Пока землю морозит еще слегка дедуля-Мороз. Керосинчик зря не жги, да и дровишки экономь. Где их зимой добыть-то. Те, что из лесу натаскали, попиливай, не ленись. Все при деле. А то и с ума можно сойти в нашей-то глухомани. Никуда ведь теперь не подашься!
– и Прокопыч ушел.
– Эх, Ингурка, Ингурка!
– вздохнула Мария, глядя на кошку.
– Чем я тебя кормить-то буду? Придется на консервы налегать, уж не взыщи. В пристройке мыши бегают, вот и кормись по случаю. А пока не замело, сходим-ка к Пелагее за молоком да за сметаной. Козы-то у ней еще дойные.
Подходя к дому белой старушки, Мария увидела, как та, стоя у крыльца, смотрит в сторону леса и бесконечно крестится. «К чему это?» - подумала Мария. Увидев соседку, Пелагея опустила руку и сделала вид, что хочет взять хворостину со ступеней.
– И чего стесняется? У каждого свой бог, своя вера.
– К вам можно?
– спросила Мария.
– А почему нельзя?
– доброжелательно ответила старушка.
– Коза Зойка куда-то подевалась. Волки еще далеко, свои логова обихаживают. Уж потом появятся, как оголодают. Вы уж кошку на двор не выпускайте. Мало ли что. В позапрошлом году была в деревне не одна, всех клыкастые перехватали. А кошечка-то ваша мне знакома!
– вдруг неожиданно, странно улыбнувшись, продолжала Пелагея.
– Ингуркой звать. Прокопыч давеча сказывал. Садитесь, - предложила хозяйка, постелив на ступеньку крыльца толстый домотканый половик, сложенный в несколько рядов.
– Хотите узнать про племянницу и ту женщину? Так слушайте и ничему не удивляйтесь, главное, не пугайтесь. Да, - махнула Пелагея рукой, - теперь вы никуда до весны не уедете. Уйти отсюда трудно. Сто с лишним километров по такой дороге, точнее, по бездорожью, по глубокому снегу будет не под силу. Но знать кое-что вам следует.
Как объяснить, что старушка вдруг заговорила? Наверное, предчувствует - приближается зима.
– Не природа и не зима, - мысленно отозвалась Пелагея, - а желание освободиться от гнетущих воспоминаний. Но вслух произнесла:
– Время здесь остановилось, вы разве этого не почувствовали? Так слушайте. Давно это было. Деревня наша была многолюдной. И дорога в мир, пусть и просеками, но существовала. Пока не появилась Евфросиния. Откуда она взялась, никто не помнил. А поселилась она в доме, в котором вы сейчас живете. А дом-то был вроде постоялого двора, по-нынешнему, если говорить, что-то вроде гостиницы. Но многие, что останавливались у ней на ночлег, куда-то исчезали. Многие. Много уж лет никто не заходит в дом. Боятся. Исчезли из него все его хозяева. Ушли в никуда. Жил у ней постоялец - квартирант, старичок ученый по инженерной части, исчез. Вскоре пропали две веселых подружки - туристки. Исчезли разом. Искали, не нашли. Как сквозь землю провалились. Куда-то подевался немолодой механик, непьющий, негулящий. С тех пор стал люд утекать из деревни. Кто в город, кто в другие селения подался. Природа здесь замечательная, только далеко расположена деревня от центров. Но слава нехорошая. «Чертов угол» - как его величают в народе. А мы вот себе живем и вроде ничего. Только оба с Прокопычем вдовые. Детей у меня всего один сын. Где бродит, не знаю. Как говорится, ни слуху ни духу. А Прокопыч бездетным так и прожил всю жизнь. Дуняшка его рано померла. Он считает, в этом виноват наш «чертов угол», скорая не доехала. А вот пенсионные, хоть и гроши-грошовые, за колхозную работу начислили. И Евфросиния получила по каким-то справкам, хоть век в колхозе не работала. По каким - не знаем. И не наше это дело.
– А почему, - спросила Мария, - вы с Прокопычем в мой дом не заходите? Даже разговариваете через окно или калитку в воротцах? Я ведь не исчезла. И почему раньше ничего не рассказывали?
– Не хотели говорить, потому что вы нам приглянулись, боялись, что уедете. Сами понимаете, как нам тут пустынно жить. А дом ваш проклят людьми. Ведь его хозяева и все, кто в нем оказывался, потом исчезали. Одна Евфросиния, пожив там, цела, но и она ушла в пустой дом, что на краю деревни. Как живет, чем живет - не известно. Черная старуха. Но жаль ее, помогаем чем можем. Ведь у каждого своя судьба, а чужая душа - потемки.
– А почему тогда я до сих пор не исчезла? Живу в доме невредимой? Правда, была с его стороны попытка попугать меня! Верно, дому я понравилась.
– Не совсем так. Прокопыч постарался. Святой водой стены, двери, окна, углы окропил да икону с лампадкой повесил. А еще оберег возле дома соорудил. Вы разве не заметили деревянную вырезанную из пня фигурку, что у крыльца?
– Заметила. Его спросила, не художник ли он?
– Настоящий, народный, - вздохнув, улыбнулась Пелагея.
– Мы ведь очень старые, а по годам вроде еще не совсем. Время-то здесь остановилось. И вы долго будете в том возрасте, в котором сюда пришли. Года будут идти, возраст ваш будут замерять цифрами, а вы, как и мы, будете все в том же возрастном времени. Это случилось с тех пор, как появилась Евфросиния. Мы не знаем, что это такое. Может, - перейдя на «ты», продолжала Пелагея, - чего выведаешь у самой Евфросинии?
– С этими словами, поклонившись Марии в пояс, Пелагея совсем не по-старушечьи вбежала на крыльцо.
– Но я не все рассказала. Коз пора доить. Приходи завтра. Творожок поспеет. С этими словами Пелагея плотно затворила за собой входную дверь.
– Почему, - вновь подумала Мария, - меня не приглашают в свой дом ни Пелагея, ни Прокопыч? Наверное, я носитель чего-то такого, что может войти вместе со мной? Ну и дела!
– глубоко вздохнув, Мария неторопливо направилась в сторону своего дома.
А из-за желтеющей листвы огромного куста за ней следили сверкающие не старческим блеском глаза черной старухи Евфросинии. Однако кошка Ингурка, чуть отстав от Марии, громко мяукнув, прыгнула на ветку с явными боевыми намерениями.
Наступление следующего дня Мария ждала с нетерпением. Примерно прикинув по времени «рабочий день» Пелагеи, отправилась к дому белой старушки. Пелагея поджидала ее на крыльце почти в той же позе, в которой обычно сиживала: глядя вдаль. Без всякого вступления начала свой рассказ:
– Давно это было. Деревня наша, как я уже сказывала, была многолюдной. Однажды ко мне из города приехала племянница по мужниной линии, а с ней ее знакомая. Лихая бабенка. Весь фронт прошла от Пскова до Будапешта. Грудь в медалях и орденах. Хватка солдатская. Смелая баба. Да и сильная. Сколько мужиков с поля боя израненных на себе перетаскала. Сколько жизней спасла. Катериной звали, по отчеству, кажется, Перфильевной.
Не желая нам с племянницей мешать, поселилась еще при жизни хозяев в том доме, который теперича, Мария, твой. От хозяев она и прослышала про дальний хутор, что еще дальше от нас в глубине леса. Как ни отговаривала ее старая Ермолаиха, говоря: «Нечего там делать! Черное это место. Не один смельчак хаживал, а потом или исчезал, или с ума свихивался. Особливо если за душой какой грех имел. А безгрешных людей, считай, нету». Не послушалась Катерина, пошла. А ведь люди, зная про дурную славу того хутора, даже на дрова не растащили. А можь, и оттого, что далековато. Другие поговаривали: возьмешь хоть гвоздь ржавый - приведешь за собой темную силу. В доме том давно никто не жил. Одна москвичка то ли не знала, купила его за бесценок. Но как одолели ту женщину «стукачи». Что ни ночь, шаги по чердаку да постукивание. Женщина была тоже не из трусливых, раньше спортом занималась, пыталась найти причину стуков. Как застучат, заходят по потолку, она за фонарик и на чердак. Звуки стихнут. Вроде, говорила, все щелочки, уголки у потолочины знала, а поди тебе, снова шишек не сосчитать! Устала она от этих стуков, бросила дом, так как продать некому. Слава уж очень плохая.
– А куда подевалась та москвичка?
– спросила Мария.
– Да кто помнит? Верно, в город подалась, а может, и нет. Так вот, - продолжала собеседница свой рассказ.
– Решила Катерина сама сходить на заброшенный хутор, тоже со «стукачами» познакомиться. На фронте не на такие страхи насмотрелась, как говорится, «прошла сквозь огонь и трубы, да не попала черту в зубы». А тут какая-то развалина, дом заброшенный. Невидаль какая!
Старый дом встретил Катерину затхлостью, мертвой пустотой. В доме можно было бы жить, если крышу подлатать, дыры в навесе заделать. Скрипучие половицы, печь, старый сундук возле стены да одна кривая лавка, - вот и все богатство. Ночевать Катерина не собиралась. Да и зачем? Если долго не задержаться, то можно к ночи успеть назад вернуться. Но потом передумала, решила все-таки провести там ночь.