Две жизни. Банковский роман
Шрифт:
Другая проблема состояла в том, что у них долго не было детей. Вначале Инна думала, что это даже хорошо, не мешает учебе, но потом заволновалась. Все изменилось через семь долгих лет внезапно, нежданно-негаданно, если так вообще можно говорить о первой беременности, и было воспринято Инной как спасение, посланное свыше. Ее жизнь приобрела особенный смысл и вернула почти утраченные надежды на семейное счастье. Инна на полпути бросила аспирантуру и уехала рожать на свою родину, поближе к своей маме.
Родилась июльская девочка-ромашка. Именно ромашками запомнилась ей встреча на пороге родильного дома: счастливый дед, отец Инны, срезал полсотни крупных, налитых живительными соками садовых ромашек, заботливо выращенных
Высокий стройный сильный стебель, будто покрытые слоем лака резные листья, крупная золотистая головка в окружении белоснежных лепестков с тончайшими едва заметными прожилками – в тот момент именно так выглядело ее материнское счастье. Это счастье росло и взрослело вместе с дочерью. Иногда это счастье приходило во сне: узкая проселочная дорога пересекает огромный залитый солнцем ромашковый луг, целое море ромашек; по дороге бегут две женщины – большая и маленькая; они крепко держатся за руки и весело смеются.
Вместе с рождением дочки, которую назвали Лера, в душе Инны навсегда поселилась тревога, известная и понятная только матери. Ее собственное «я» чудесным образом раздвоилось, переплелось и утонуло в новом маленьком «я», переживая второе рождение, второе дыхание и, по сути, вторую жизнь.
Когда она вернулась из родильного отделения, в отцовском доме ее ждали длинные обстоятельные письма мужа, вынужденного быть на расстоянии, но с поразительной регулярностью отчитывающегося о купленных ценой невероятных усилий ползунках, кофточках и пинетках для дочки.
Дальше Инна едва помнила то, что с ней происходило. Вот она – кормящая, стирающая, моющая, убирающая их большой дом, преодолевающая реальные или надуманные трудности и почти забывающая о главном – любить и как можно чаще брать на руки своего ребенка. Она тогда еще не понимала, что повседневные заботы об окружающем молодую мать неустроенном быте способны растворить зыбкую материю счастья и радость прижимать к сердцу маленькое любимое существо.
Через год, оставив дочку на попечение мамы, Инна вернулась в Ленинград, доработала и защитила свою диссертацию. Еще через год уехала с дочерью к мужу, который к этому времени тоже защитился. Важный и необходимый для того времени этап их семейной истории был преодолен.
Жизнь продолжалась: преподносила нелегкие профессиональные испытания, дарила признание коллег и настоящую дружбу, позволяла гордиться успехами шестилетней дочери, когда та пошла в первый, экспериментальный класс. И так провинциально, предсказуемо и по советским меркам вполне достойно вилась бы линия ее жизни, если бы летом 1989 года они не поехали всей семьей в Адлер отдыхать на море.
Совершенно случайно Инна купила номер местной газеты «Черноморская здравница» с судьбоносным объявлением об открытом конкурсе на замещение вакантных должностей. Не дожидаясь, пока муж примет свое решение, Инна быстро собрала необходимые документы и отправила их заказным письмом на указанный в объявлении адрес Сочинского городского комитета коммунистической партии.
Ответ пришел быстрее, чем она ожидала. В последних числах августа они могли поселиться в Сочи в только что отстроенном югославскими рабочими общежитии неподалеку от санатория «Заполярье». Первого сентября дочь могла идти в новую школу. Чтобы не откладывать переезд, Инна взяла на себя всю спланированную преподавательскую нагрузку мужа и свою собственную и, отправив семью в Сочи, работала до конца первого семестра. Освободилась она только после зачетной недели в последних числах декабря.
Первый год безмятежной сочинской жизни сменился привычной нехваткой денег, первыми разочарованиями в людях и новой работе, семейными ссорами и невозможностью преодоления внезапно нахлынувшей разрушительной страсти. Антон не мог не видеть и не понимать того, что с ней происходило, но вел себя сдержанно. В его личном
Митрич работал в соседнем кабинете и, насколько мог, старался делать вид, что не замечает происходящего с его женой. Если бы в самом начале Инна нашла в себе силы преодолеть душевную бурю, возможно, все стало бы на свои места, но она была не в силах сопротивляться своему влечению и ничего не хотела преодолевать.
Примерно через год Инна с мужем получили обещанную условиями переезда бесплатную государственную квартиру. Теперь они жили довольно далеко от моря в полупустом двухкомнатном пространстве на Вишневой улице. Из окон их нового дома на склоне холма были видны только окна соседних новостроек. В их новый район пустили единственный 44-й автобус, который больше часа полз из центра, до отказа набитый усталыми, обиженными на свою жизнь и друг на друга людьми. И все это можно было бы перетерпеть, если бы не приходилось несколько раз в неделю забегать на рынок, набивать сумки наспех купленными продуктами и долго ехать с ними домой.
В декабре 1992 года им уже не выдали очередную зарплату. Денег не хватало ни на что, даже на продукты. Она по-прежнему надеялась на посылки от родителей, которые те передавали с поездом. Инна все чаще была раздражена, обижалась на мужа, когда тот снова и снова ссылался на неотложную работу, а ей приходилось уходить пораньше, забирать из школы дочь и тащить тяжеленный портфель в одной руке, сумку с молоком, овощами и фруктами – в другой. Дома ее ждала череда неотложных дел.
Начинали с подготовки или проверки домашних заданий. К счастью, Лере легко давалась учеба и проблем обычно не возникало. Покончив с заданиями, Инна торжественно вручала рано начавшей самостоятельно читать дочери ее любимого «Карлсона, который живет на крыше», чем на целый вечер выключала ее из активных действий, а сама принималась за работу. Дочь только изредка подбегала к ней, чтобы, сделав серьезное личико, прочитать вслух очередной «невероятный» пассаж: «Переодень носки, Карлсончик, переодень носки… Пришлось переодевать, иначе она нипочем не отвязалась бы. Высоко-высоко на дереве я кое-как примостился на тоненьком сучке и, рискуя жизнью, переодел носки».
Лицо Леры расцветало улыбкой, и она, стараясь подольше удержать внимание Инны, продолжала читать: «– Ха-ха! Врешь ты все, – рассмеялся Малыш. – Откуда же ты взял на дереве носки, чтобы переодеть? Карлсон засучил штаны и показал свои маленькие толстенькие ножки в полосатых носках: – А это что такое? Может, не носки? Два, если не ошибаюсь, носочка? А почему это я не мог сидеть на сучке и переодевать их: носок с левой ноги надевать на правую, а с правой – на левую?»
Инна изо всех сил старалась дослушать сцену, а потом, обняв дочь, мягко подталкивала ее в детскую комнату и продолжала свою работу: писала отчет по хозяйственному договору или готовилась к очередной лекции в местном вузе. Укладывая Леру спать, Инна часто засыпала рядом с ней. Ночью она просыпалась и долго не могла снова заснуть. Ее душило отчаяние. Обстановка в семье, как, впрочем, и во всей стране накалялась, подталкивала к решительным действиям.
И когда в очередной раз все в ее жизни было на грани взрыва, в городе появилась команда молодых людей во главе с ухоженной, явно столичной дамой. Кто-то из этой команды позвонил в Центр и предложил Инне встретиться в кафе «Три журавля», что располагалось на углу улиц Театральной и Орджоникидзе, как раз напротив СНИЦ.
Во время долгого разговора выяснилось, что московские гости собираются открывать в Сочи филиал только что созданного ими в Москве коммерческого банка. Знакомый из местных органов, человек, имени которого они не стали называть, порекомендовал им на должность управляющего филиалом Инну.