Две жизни
Шрифт:
— Почему же такая железная последовательность? — спросил Коля Николаевич. — А если после Якова клещ укусит вас?
— Мне не до шуток!
— Я знаю, что такое энцефалит, — сказал Зырянов. — Это поражение нервной системы. Смерть ужасна; она начинается с паралича шеи, затем отнимаются руки, ноги...
— Зачем вы все это говорите? — вскричал Зацепчик.
— Чтобы вы знали симптомы энцефалита.
— Пошли вы к черту!
— Мало нам было завалов, всяких перекатов, бессолия, так еще энцефалит на закуску. А ты, Алеша, вышел бы, отряхнулся, — может, из лесу до черта натащил этих клещей, — сказал Коля Николаевич.
— Действительно, и зачем входить в палатку не отряхнувшись? — брезгливо глядя на меня, сказал Зацепчик. — Идите, идите и стряхните с себя все!
— Да ничего у меня нет...
— Это бесполезно, — сказал Зырянов, — переносчиками вируса могут быть и комары.
— Комары? — Зацепчик беспомощно развел руками. — Что ж делать, товарищи?
Нет, такого хохота я уже давно не слыхал. Смеялись так, что пламя у свечей качалось из стороны в сторону. Но этот смех нам не обошелся даром. Полог палатки откинулся, и в проеме показался Афонька.
— Что вам? — спросил Мозгалевский, переставая смеяться.
— А то, что так можно греготать, только пожравши с солью.
— Как вам не стыдно! Неужели я смог бы утаить от рабочих соль? Не ожидал от вас.
— А чего ж тогда так весело? — уже несколько растерянно спросил Афонька.
— А разве это плохо? Вы напрасно надаете духом. Скоро прилетит самолет, поможет нам Костомаров, вернется Соснин, все наладится. Идите и успокойте рабочих. Между прочим, можете объявить: завтра выходной.
Зацепчик, забравшись под марлевый полог, тщательно осмотрел все уголки, куда бы могли забиться комары, затем прижал концы марли к земле камнями и, не раздеваясь, улегся. Я уже стал засыпать, когда он сказал:
— Странная вещь: проектировщики живут в домах, а получают коэффициент и нагрузку такую же, как и изыскатели. Спят в нормальных постелях и не боятся никаких клещей. А тут рискуй жизнью, и во имя чего, спрашивается? Почему один должен рисковать, а другой нет? Алексей Павлович, вы спите?
Я не ответил.
— Коренков, спите?
Я опять промолчал. Меня уже тянуло в сон.
— Кошмар, — сказал Зацепчик.
Утром он вышел к реке, снял с себя рубаху, повертелся, подставляя то спину, то грудь солнышку, и только хотел было опустить руки в воду, как заметил с левой стороны, под мышкой, какой-то желвачок. Потрогал его, поднял руку, заглянул, чуть ли не вывернув шею, и закричал. Под мышкой у него висел раздувшийся грязно-зеленоватый клещ.
Единым прыжком Зацепчик метнулся к палаткам и с высоко поднятой рукой подбежал к Мозгалевскому.
— Вот, вот, смотрите! — задыхаясь от ужаса, проговорил он.
Зацепчика окружили, стали рассматривать. У него из-под мышки торчал куст рыжих волос.
— Ерунда, — авторитетно заявил Мозгалевский. — Почему непременно этот клещ должен быть энцефалитным? Успокойтесь, Тимофей Николаевич.
Но Зацепчик не мог успокоиться. Его била нервная дрожь.
— Покажите-ка, — сказал по-деловому озабоченно Зырянов.
Зацепчик покорно поднял руку.
— А мы его вот так, — сказал Зырянов и, ухватив, с силой рванул.
Зацепчик взревел.
— Зачем? — орал он.
— А вам зачем? — улыбнулся Зырянов. — По-моему, это самый обыкновенный клещ.
Но Зацепчик не верил никому. Вокруг него толпились рабочие. Кто-то принес Зацепчику с берега одежду, но он не стал одеваться, взял ее в охапку, ушел в свою палатку, лег, закрывшись с головой одеялом.
— Как вы себя чувствуете? — спросил я,
Тетрадь пятнадцатая
— Плохо... Мерил температуру. Уже поднимается. Тридцать шесть и девять...
— Так это ж нормальная.
— Не спорьте...
Тут вошел Мозгалевский:
— Как самочувствие?
— Пока трудно сказать, — слабым голосом отвечал Зацепчик. — Изучаю себя...
— А Яков-то поправился...
— Уже? — Зацепчик приподнялся.
— Да, у него, видите ли, было совсем не то. Оказывается, он ест сырые грибы, но не все же грибы можно есть сырыми.
— Вот как! — обрадовался Зацепчик и взлохматил от радости волосы. — Знаете, мне кажется, что и у меня не то. Я себя чувствую нормально, к тому же зверски хочу есть...
— Ну и чудненько! Если вы к тому же не пожалеете для себя рюмки, водки из своих неприкосновенных запасов, то тем более будет все замечательно.
— Да, да, водка у меня есть, и для себя я рюмки не пожалею.
— Может, и Якову дадите? — сказал я.
— Зачем же ему, если он поправился? — сердито ответил Зацепчик.
Да, бывает так, что человек с первого взгляда не понравится, и этому первому восприятию надо верить. Но потом как-то привыкаешь, сближаешься, и человек вроде становится и ничего. Но рано или поздно плохое все равно в нем прорвется. Иначе не может быть. Если уж человек плох, то он должен обязательно сделать плохое. Без этого он не может. Я не хочу разочаровываться в изыскателях. По-прежнему они для меня люди мужественные, честные, сильные. Но, как и всюду, встречаются среди сильных, настоящих людей люди плохие. Зацепчик плохой.
Все это произошло в наш выходной день. К общей радости, день солнечный, ни ветерка, ни тучки. Мозгалевский разложил на земле всю свою канцелярию, сушит. Я выкупался и хожу во всем чистом.
— А ты красивый, Алеша, — говорит Тася.
— Это я знаю.
— Смотри ты, какой хвастун!
— Почему хвастун? Как есть, так и говорю.
— Покажи свои глаза.
Я повернулся к ней.
— По-моему, хорошие глаза у тебя, — говорит Тася, — а Шуренка говорит, что они у тебя блудящие.