Две жизни
Шрифт:
— Мне не хочется расставаться.
— Да? — с радостью спросила Тася.
— Да. Но почему ты радуешься?
Тася смеется:
— А ты не догадываешься?
— Догадываюсь, но ты не о том думаешь.
— О том, о том... Это ты не о том говоришь... А я о том... Ну до свиданья. Я рада, что тебе не хочется расставаться.
Ну что ей сказать? Я махнул рукой и пошел к берегу.
И вот я снова в лодке, и впереди меня на веслах Мишка Пугачев и Афонька. Опять мы трое, опять вместе. Но что-то за эти дни изменилось. Нет уже простого единения, какое было раньше. Теперь мне достаточно сказать только слово, как они уже беспрекословно подчиняются. Называют меня на вы, Алексеем Павловичем. А жаль. Зачем это?
За последние дни Элгунь обмелела, перекаты тянутся, тянутся, и нет им конца. Днище лодки скрежещет о гальку. Рабочие уже в воде. Прыгаю и я. Вода холодна. Прохожу несколько шагов, и нет терпения. Ноги заходятся.
— Неладно это, неладно, — не попадая зуб на зуб, говорит Афонька, — вода, она если не сейчас, то потом даст себя знать.
Я молчу. Толкаю лодку в корму и стараюсь, как всегда, думать о чем угодно, только не о том, что мучает. Так легче. По сторонам от Элгуни сопки. То зеленые, то рыжие, то красные...
Едем дотемна. Пристали к галечной косе, разожгли костры, поужинали. И спать, спать.
А утром опять в воду. Светит солнце, желтеет галька, сверкают от ударов весел брызги, течет с мокрой одежды вода. И никак не согреться. Холодно. С большим трудом добрались до речонки Мкуджи. Здесь будет новый лагерь.
Люди ожили, забегали, застучали топоры, запела пила, затрещали деревья. Мы расположились на высоком обрывистом берегу. На противоположном — большая галечная отмель. За нею — ровная, словно подстриженная под гребенку, тайга.
Подо мной Элгунь. Глухо шумит она. Высоко над нами летят гуси. Я провожаю их взглядом, потом смотрю на реку — и не верю своим глазам. К нам сверху, один за другим, быстро идут два бата. На переднем стоит Костомаров. Он ловко направляет бат длинным шестом. На его голове платок. Я не гляжу на второй бат. Мне нет никакого дела до второго бата. Я кричу, кричу что сеть силы и бегу навстречу.
Костомаров ловко завернул шестом, и бат ткнулся в берег рядом с нашими лодками.
— Здравствуйте, Коренков! — говорит он.
— Здравствуйте, Кирилл Владимирович... — Я вижу его прямой, раздвоенный подбородок, вижу обострившиеся скулы.
— Надеюсь, все в порядке? — спросил он, легко взбегая на крутой берег.
— Если не считать того, что утонул Бацилла.
— Сам виноват. Как здоровье Олега Александровича?
— Немного ослаб...
— Ослаб? Это плохо. Зайдите через полчаса.
— Хорошо.
Я зашел через полчаса.
В палатке шло совещание. Вернее, это было не совещание, а сообщение Костомарова. Пойменный вариант отпадает. Слишком много марей, провальных озер. Да и нет вблизи строительных материалов. Надо возить километров за двадцать. Где-уж тут...
— Это все задокументировано? — спросил Мозгалевский.
— Нет. Но настолько очевидно, что документы, полагаю, не нужны, — ответил Костомаров.
— Это вам очевидно, но в Ленинграде потребуют...
— Ну, если время останется, можно и задокументировать. Я вообще-то склонен думать, что инженеру надо верить. Но не будем отвлекаться. Правобережный вариант тоже отпадает. Сравним: с правого берега в Элгунь впадает на восемь проток и три реки больше, чем с левого. И еще, если переходить на правый, то надо сооружать через Элгунь два мостовых перехода, потому что вся трасса у второй и четвертой партии идет по левому берегу. Так что нам сам бог велел принимать левобережный вариант...
— Но это только умозрительное сравнение? — спросил Покотилов, приподняв седую бровь.
— А материалы аэрофотосъемки? Там же все есть. Их достаточно. Значит, единственным приемлемым остается левобережный. Левый берег — сплошная цепь скал.
— Неужели весь берег косогорный? — спросил Мозгалевский.
— Нет, есть распадки, лога, их наберется километров двенадцать, но в основном скала.
— Значит, съемочные работы, — сказал Коля Николаевич. — Что ж, это интересно.
— А разве нельзя несколько отступить от берега? — спросил Мозгалевский.
— Зачем? — спросил Костомаров.
— Вы предлагаете «полку». Но на таком большом протяжении скальные работы — это ведь тоже очень дорого обойдется.
— Я, конечно, рискую, но смею думать, что если мы отойдем от реки, то трасса неизбежно должна наталкиваться на тоннели. Обход же намного удлинит линию.
— Значит, у вас нет данных для сравнения вариантов? — каким-то скучным голосом спросил Мозгалевский.
— А разве опыт инженера, профессиональное чутье ничего не стоят? — спросил Костомаров.
— Только для самого себя, — скупо улыбнулся Мозгалевский. — Для штаба экспедиции нужны документы.
— Ну что ж, я знал, что некоторые товарищи встретят с недоверием мое предложение, поэтому пригласил сюда начальника экспедиции. Он прибудет, может быть, даже сегодня.
— Нет, это любопытно, — в раздумье сказала Ирина. — Трасса ляжет на косогоре, и вопрос о стройматериалах уже решен. Дорога будет на скале...
— Это вас устраивает? — живо спросил Костомаров.
— Конечно.
— Интересно, а что сказал начальник участка? — спросил Мозгалевский.
— Градов? Ему скальный вариант не понравился. Он настаивает на своем, правобережном.
— Значит, Градов против, — в раздумье сказал Мозгалевский.
Я с трудом понимал, что здесь происходило, и, конечно, не мог вникать в технические тонкости, но мне было ясно одно: к предложению Костомарова относятся настороженно. Почему? Вот это-то мне и хотелось выяснить. Но как? У кого спросить, чтобы я мог поверить? Ведь у каждого свое мнение. И только тут я впервые с завистью посмотрел на всех инженеров. Они знают то, чего я не понимаю. Они как бы живут в ином для меня мире. Даже Зацепчик (его здесь нет, он еще там, в устье Меуна), этот угреватый эгоист, и тот для меня недосягаемая вершина в изыскательском деле. Ну что ж, надо внимательно наблюдать, прислушиваться и ждать. Время покажет, чем все это окончится и кто окажется прав.