Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945
Шрифт:
В день начала войны Гитлер облачился в серый мундир и заявил, что будет носить его до конца войны. Скинув гражданскую одежду, он сразу из государственного политика превратился только в военного деятеля. Во время войны и до самого дня своей смерти он не изъявлял ни малейшего стремления к политической деятельности, ни малейшего желания вмешаться, как государственный деятель, во внешнюю политику страны. Весь жар, жесткость, неистовство и страсть, мешавшие ему в проведении внешней политики до войны, он вложил в роль солдата и главнокомандующего. Тот факт, что он вел войну не как государственный деятель, а как командир, одержимый военными амбициями, явился причиной несчастья, которое его демоническая личность навлекла на немецкий народ.
Глава 3. ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГИТЛЕРА ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ
История показывает, что войны, ведущиеся только для войны, редко кончаются хорошо. Главы государств, ведущие военные кампании и не закрепляющие свои победы политически, не формируя успешными битвами новый порядок, напоминают ракеты, взлетающие в небо, падающие и моментально
Раздвоение между политическим и военным призванием проходило через всю карьеру Гитлера. Простой солдат, он в ноябре 1918 года «решил пойти в политику», полагая, что немцы проиграли Первую мировую войну в политическом, а не в военном смысле. В роли политика он дал немцам новый порядок только для того, чтобы взвалить на них всю тяжесть Второй мировой войны. Когда его силовая политическая стратегия в мирное время утратила актуальность, он не признал, что эта линия себя исчерпала. Гитлер пошел дальше, прибегнув к необузданным излишествам, дерзким авантюрам и самоубийственным методам по отношению к немецкому народу в военное время. Через двадцать лет после смены ролей политик снова стал военным и проиграл Вторую мировую войну из-за военных катастроф, не имевших себе равных.
Сначала Гитлер казался воплощением отваги и успеха, энергии и везения. Его командование вдохновляло войска. Менее чем за два года он стал контролировать почти весь Европейский континент. Под его победное знамя собиралось все больше новых союзников, привлеченных блестящими военными успехами, создавались новые альянсы, заключались новые пакты. Гитлер, опьяненный победами, часто использовал значащие сравнения. Он заявлял, что национал-социалистическая армия, марширующая по Европе, проникнута революционным духом армии Наполеона, что новые идеи открывают дорогу танкам и расчищают путь вермахту. Но отсутствие умеренности и политическое безрассудство коренным образом изменили ситуацию.
Какими возможностями воспользовался бы великий, дальновидный и умеренный государственный деятель в эти годы? Он сопротивлялся бы всем искушениям превратить военные успехи в постоянные территориальные завоевания. Он дал бы разгромленным странам мир, а своей стране – временные военные гарантии не преследовать никаких политических целей, кроме тех, что он провозгласил, когда взялся за оружие в сентябре 1939 года.
С 1939 до 1941 года Гитлер многое мог сделать на Европейском континенте, если бы у него были ясные цели, программа внешней политики и рациональная концепция построения Европы. Если бы он показал народам Европы новые пути эволюции и мирного сотрудничества; если бы, уважая традиции и проблемы других наций, он оставил им независимость или восстановил эту независимость! Если бы он своей вечной подозрительностью не испортил отношения с другими нациями Европы. Часто проводят сравнения между немецкой политической ментальностью и ментальностью англичан. Несентиментальные англичане могут очень успешно управлять другими народами. О немцах говорят, что у них мягкое сердце, но твердая рука. Но у Гитлера не было мягкого сердца, а только твердая рука плюс огромная доля психологической безграмотности. Незнанием зарубежных стран, неспособностью понять психологию других народов, необузданными методами и поведением, упрямством, неуправляемым высокомерием, преувеличенным восхвалением Муссолини и оскорбительным подозрением других политических друзей Гитлер растратил огромный политический капитал. Он завоевывал страны, но не покорял сердца. Он обещал свободы, но выковывал новые путы. У него были уникальные возможности конструктивно перестроить будущее Европы, но он их упустил. Целый континент, завоеванный солдатом, был в эти годы в распоряжении политика; он мог бы сделать много славных дел. Вместо этого он превратил Европу в груду политических развалин.
Это не только моя личная оценка внешней политики Гитлера. В последние годы многие немцы, как политики, так и военные, в более или менее резких выражениях делали подобные замечания. Большинство из них, надо добавить, считало, что Гитлер неответственен за эту неправильную политику; они обвиняли его советников, военных и гражданских губернаторов на оккупированных территориях. Сам Гитлер якобы не знал, что творят эти чиновники.
После успешных кампаний в Польше победитель мог бы удовольствоваться Данцигом, Польским коридором и территориями, заселенными немцами. Тогда он убедил бы мир в справедливости своих действий, а также завоевал престиж и уважение за приверженность принципам содержательной, конструктивной национальной политики в Европе, политики, провозглашаемой в его доктринах. Поляки пользовались сочувствием мира, как двадцать миллионов «голодных, бездомных людей». Великодушный мир, по которому часть Польши осталась бы независимой, был бы поступком подлинного государственного деятеля, хотя такая попытка великодушного решения была бы аннулирована оккупацией русскими Восточной Польши. Но Гитлер и на этот раз не проявил политической дальновидности; фактически серьезные психологические ошибки за шесть лет правления в Польше показали, насколько он далек от подобных поступков. По его указанию генерал-губернатор Польши перенес столицу в Краков, древнюю резиденцию польских королей. Из многочисленных замечаний, которые я слышал от Гитлера за многие годы, у меня нет сомнений, что он сам постоянно подталкивал немецкие военные власти и генерал-губернатора к таким крутым мерам. Он иронично называл губернатора Станиславом и много лет грубо и пренебрежительно третировал его за то, что тот пытался сам временно управлять Польшей, установив режим оккупации, подходящий для характера поляков. Железный кулак над Польшей был рукой Гитлера, а воля, сжимавшая этот кулак, была безжалостным признаком его натуры.
Столь же ярким примером отсутствия у Гитлера таланта государственного деятеля может служить оккупация Норвегии и глупое управление этой страной. Норвегия не принимала никакого участия в войне. Она была невинной жертвой мнимой стратегической необходимости. Если Гитлер считал, что временная оккупация Норвегии необходима для сохранения жизненно необходимой для рейха Балтики, если он понимал, что только необходимость заставляет его принудить норвежцев пожертвовать суверенитетом страны, тогда у него были все причины создать режим оккупации более терпимый для норвежцев, сделав все возможные уступки во внутренних делах. Вместо этого он назначил непопулярное в стране норвежское правительство и учредил жестокую систему заложников. Немецкая гражданская администрация совершала экономические преступления против норвежцев. Гитлер явно не пытался примирить норвежцев с оккупацией. Несмотря на все первоначальные иллюзии Гитлера, правительство Квислинга не прижилось в стране. Для космополитического духа норвежского народа оно оказалось неприемлемым. А немецкая гражданская администрация под началом Тербовена была фундаментальной политической ошибкой, вызвавшей ненависть к немцам у большей части северных стран. Арест самых известных норвежских епископов и студентов университета Осло, устроивших патриотические демонстрации, уничтожил какую-либо симпатию к Германии, которую еще испытывал к ней международный академический мир. Даже нейтральная Швеция возмущалась строгим режимом оккупации Норвегии. Действия Тербовена одобрялись Гитлером, который его назначил и держал на этом посту, несмотря на протесты как немецких, так и норвежских деятелей. Гитлер поощрял его постоянные визиты в Берлин или в ставку.
Столь же безумную, катастрофическую внешнюю политику Гитлер проводил и в Дании. В отличие от Норвегии сначала в стране осталось прежнее, датское правительство, так что оккупация была принята сравнительно спокойно. Но постепенно начали допускаться те же политические ошибки, вызывавшие ту же реакцию, пока страна открыто не взбунтовалась.
Неопределенные цели, полумеры, подозрительность и двойственность – вот основные черты политики Гитлера в Европе. Народы Европы ощущали в этой политике отсутствие искренности. Из-за политики Гитлера краеугольные камни новой Европы, о которой он мечтал, рушились так же быстро, как и закладывались. Политика Гитлера по отношению к Франции – яркий тому пример.
Теоретически Гитлер намеревался строить новую Европу с помощью французского народа. Навязать всей французской нации тяготы, напряженность, нестабильность и унижение пятилетнего перемирия и в то же время надеяться, что правительство Петена завоюет доверие страны и получит согласие народа на революционные изменения духовной сущности французов, было не политикой, а глупостью. Ни один здравомыслящий человек не поверил бы, что подобное поведение продиктовано чистыми и искренними намерениями. Встреча Гитлера с Петеном в Монтуаре была подходящим моментом для громкого сигнала миру. Эта встреча могла бы стать начальной точкой для создания «нового порядка», который Гитлер, предположительно, собирался основывать на равных для всех стран условиях и общности интересов. Мир, заключенный в это время с Францией, при котором были бы восстановлены честь и суверенитет страны, мог бы открыть путь к общему компромиссному миру и предотвратить ужасное кровопролитие. Наблюдая, как стареющий маршал Франции выходит из автомобиля перед железнодорожной станцией этого маленького французского городка и проходит по устланной красным ковром дорожке к машине Гитлера, я думал, что он тоже, возможно, питает в душе такую надежду. Разумеется, многие прозорливые немцы надеялись на подобный исход. Когда Петен возвращался к своей машине, Гитлер провожал его. Но, как мы вскоре узнали, это был всего лишь политический жест. Его хитрая улыбка была всего лишь улыбкой победителя, который не смог воспользоваться случаем и упустил шанс совершить великий, освободительный политический акт.
Единственным заметным постоянством в неудачной политике Гитлера по отношению к Франции был четкий ритм: шаг вперед, два шага назад. Почти за пять лет он собственной рукой уничтожил все, что могло способствовать плодотворному сотрудничеству. Вскоре после встречи в Монтуаре он сам, не какой-нибудь скромный служака или сумасшедший администратор, а сам Гитлер приказал Беркелю и Вагнеру сорвать надписи на французском языке в Эльзасе и Лотарингии! Он сам приказал изгнать из этих мест десятки тысяч французов, чем неизбежно смертельно оскорбил чувства всего французского народа. Именно он дал указание командирам во Франции отвечать на каждое нападение на немецких солдат террором, репрессиями и расстрелом заложников в количествах, во много раз превышающих количество убитых немцев. Он издал эти указы, хотя, безусловно, осознавал их жестокость и, регулярно читая переводы зарубежной прессы, знал, как эти акты возмущают весь мир.
В качестве дешевого подарка французам он распорядился перевезти из Вены в Париж останки герцога Рейхштадтского, сына Наполеона. Но он всегда лично препятствовал возвращению Петена во французскую столицу, хотя пребывание французского правительства в Париже было предпосылкой сотрудничества между Германией и Францией. Он всегда с недоверием относился к французским политикам, готовым строить будущее Франции на основе сотрудничества с Германией; в каждом их шаге к доверию и миру он подозревал козни и предательство. Для Гитлера было вполне типично отталкивать тех, кто предлагал ему сотрудничество, а потом, когда они, разочарованные, избирали другой путь, он хвастал своей прозорливостью, говоря, как он был прав, опасаясь их.