Дверь Ноября
Шрифт:
Хлопок если и был, то потонул в рёве мотора, а потом там, впереди, мир взорвался вспышкой света, обжигая Янке сердце, – и всё стихло.
Оседает пыль. Торчит из-за домов серая морда огромной машины, в которой Янка, совершенно не разбирающаяся в технике вне «танчиков», сумела опознать только то, что когда-то это был бронеавтомобиль.
Невозмутимый Тот упёр приклад в бедро, с треском откинул какой-то рычаг, защёлкнул обратно и клацнул затвором, заряжая в ствол что-то маленькое и светящееся. И только потом, вскинув
– Успел! Я же говорил!
Если бы он хоть что-нибудь пояснил. Если бы сказал, что всё будет хорошо. Если бы хоть извинился за то, что втянул Янку в какую-то чертовщину. Если бы…
Тот ухмылялся, словно ничего не случилось, и пальцем поглаживал курок – или спуск, или как оно правильно называется, – своей винтовки.
Он ничегошеньки не понимал.
Янке стало плохо, так плохо, как будто страх, скопившийся в ней, ядом потёк по венам. В желудке заворочался кусок льда, в груди тянул отзвук боли, и захотелось сорвать рыбку с шеи – и будь что будет, сдохнет – так и хорошо!
– Эй, вылезай, – позвал Тот, заглядывая в окно трамвая. – Всё закончилось.
– Нет!
Тот озадаченно задрал брови, потом обернулся и свистнул. Собачьи тени на стене дома встрепенулись и сбежали на дорогу, проглядывая сквозь узор кустов – более плотные, более тёмные.
– Ты их боишься, что ли?
Тот протянул руки и погладил воздух – а его тень потрепала собачьи по загривкам, почесала за ушами, хлопнула по холкам. Теневые собаки завиляли острыми хвостами и уселись. Одна, кажется, даже высунула язык от удовольствия.
– Это Доля и Недоля. Мои собаки. Или собаки моей тени? Не знаю, короче, но мы с ними друзья… А это Янка. У неё моя рыбка, и вообще она здоровская.
Тот молол какую-то чушь, а Янка с обидой понимала, что её обвели вокруг пальца. Собаки-тени не были чудовищами. Ручные собачки Тота, надо же… Как он про себя со смеху ещё не лопнул, глядя на перепуганную Янку! А всё туда же, улыбается как ни в чём не бывало.
Будто не было ни взрыва, ни мёртвого города, пытающегося их обоих убить, ни…
Так ничего в упор и не понимающий Тот заглянул в окно:
– Ну что, пойдём, а?
Наверное, для него всё это было в порядке вещей – безумие предметов, взрывы, кровь, выстрелы… Так, «подарочек» для мёртвой земли Ноября.
Наверное, ему казалось, что это нормально – затащить во всё это Янку, ничего не объясняя и ни о чём не предупреждая.
Наверное, Янка с его точки зрения психовала совершенно без повода, ведь все живы, здоровы, а синяки и царапины не в счёт…
– Не подходи! – Янка выскочила из трамвая. Злые слёзы кипели в уголках глаз и щипали свежие царапины. В голове царил сердитый змеиный свист, и хотелось то ли уничтожить весь мир вместе с собой, то ли сбежать.
Янка выбрала второе и с треском, заглушившим окрики Тота, вломилась
– Эй… ты чего? – опасливо окликнул Тот.
– Не походи ко мне, – отчеканила Янка, глотая слёзы и утирая кровь со щеки. – Не подходи!
– А… как я тебя выведу тогда?
Янка молчала несколько секунд, пытаясь выгнать из горла склизкий комок, потом шумно выдохнула:
– Ладно. Выводи. И… больше не подходи ко мне. Вообще никогда, понял? Больше ты меня в свои игры не втянешь! Оставь меня в покое!
– Понял, понял, – попятился Тот, как-то жалобно вскидывая брови. – Не подойду. Не втяну. Оставлю. Обещаю. А сейчас… пойдём. Я тебя выведу в тот твой парк, ладно?
Янка молча кивнула и позволила Тоту взять её за руку и повести куда-то вниз по улице. Пальцы у Тота были огненные и мелко подрагивали.
Или это у Янки – дрожащие и ледяные?
Плевать. Теперь уже навсегда плевать.
Обычный мир встретил её проливным дождём. Часы на телефоне показывали, что с момента, когда Янка выбежала за дверь квартиры, прошло пятьдесят три минуты. Кажется, этот ливень обрушился на Москву сразу после того, как Янка уехала…
Янка закинула голову и долго растирала лицо, пытаясь смыть кровь, пыль, гарь и Бог знает что ещё. Потом поглубже натянула капюшон и пошлёпала по лужам домой.
Дома мама охнула, увидев дочь, но Янка молча прошла в ванную и захлопнула за собой дверь.
– Яныч… что с тобой? – донёсся из-за двери глухой и испуганный мамин голос.
Янка снова достала телефон, посмотрела на исправно тикающие часы, на дату, и буркнула:
– Счастливого Хэллоуина, чё.
Вместе с телефоном из кармана выскользнул смятый листок. Надпись, сердечко, два танка. Выброшенное признание в ненужной любви.
Да уж, чужой «праздник» даже близко не стоял рядом с тем, что пережила Янка.
И от чего отказалась.
Мгновение чужого прошлого. Димка
К концу мая сидение в палате стало невыносимым. И больше всего Димкино существование отравляло непонимание, что происходит.
Иногда Димке очень хотелось взять и рассказать обо всём доктору. О том, как трескается мир, а ты сам расслаиваешься, словно собственное противоречивое намерение взрезает тебя ножом, и тот, второй, – тоже ты! – пытается тебя опередить. О том, что иногда ты сам не понимаешь, кто перелистнул страницу, ты или… тоже ты. Что у папки не было причин тебе врать про заваренные люки танка, и…