Дверь

Погодин Радий Петрович

– Она старику своему говорила: "Ты от меня удрать хочешь на этом поезде; ты от меня всю жизнь удрать хочешь - имей в виду, на этот поезд я за тобой на ходу взопрыгну".

– У них уже правнуки, - сказал кто-то из-за дверки.
– Дочь на пенсии и сын полковник.

Из-за другой дверки сказали:

– Волевая старуха. Старик Тросников на ее воле жил. Она его четыре месяца на плаву держала.

Петров вышел в коридор. Мария Степановна лежала на рыжем дерматиновом диване. Сестры делали ей укол. Лазоревые платьица и сверкающей

белизны передники придавали их скорбной работе грацию.

Во время завтрака Мария Степановна уже сидела в холле в кресле. В ее глазах были тишина и кротость, она как бы благословляла всех живущих на жизнь долгую и беспечальную.

Петрову завтракать нельзя было: он ждал лаборанток сдавать кровь. Он старался не смотреть на старуху. Она задумалась, положила голову на ладонь и даже улыбалась улыбкой памяти. Петрову почему-то подумалось, что жизнь ее со стариком Тросниковым была трудной. "А собственно, у кого из их поколения она была легкой: старик небось в гражданскую воевал и на всех последующих тоже".

Чему она улыбалась? Наверно, внушала старику Тросникову, что душе его в такую стылость на улице витать незачем: если душам далеко отлетать не положено "сорок ден", то пусть тут на отделении обретается, в тепле: тут и телевизор посмотреть можно, и разговоры послушать.

За старухой Марией Степановной приехал сын-полковник. Но Петров не видел его - кровь сдавал.

Когда Петров возвратился в холл-столовую, за одним столиком (на других уже стояли перевернутые стулья - тут готовились мыть полы) сидели Зина и Софья. Они улыбались друг другу. У той и у другой в прозрачных мешках полыхали рыхлым золотом апельсины.

– Извини, поесть тебе принесет Анна - я на бегу, - Софья подвинула свои апельсины Петрову.

Зина дала ему свои апельсины без объяснений, только с улыбкой.

– К Пууку меня не пустили. Он ничего не просил?

– Просить - не просил, но сказать - сказал. "Не покупай Зине цветы у цыганок", - сказал.

– А вы, собственно, кто?
– спросила Софья.

– Мы с Петровым друзья, - ответила Зина.
– Петров, скажи, правда же мы с тобой друзья?

– Конечно.
– Петров засмеялся.
– Мы с тобой друзья закадычные.

– Я замуж выхожу, - сказала Зина Софье и улыбнулась улыбкой счастливой невесты.
– За военного моряка Станислава, Петров, я приду к тебе в подвенечном наряде. Он у меня не белый - белый у меня уже был. Очень хочу, чтобы тебе понравилось.

– Ему понравится, - сказала Софья.

Петрова позвали в ординаторскую подписать согласие на операцию. Он пошел.

Он говорил себе, как Орфей: "Не оглядывайся, Орфей". И, как Орфей, оглянулся.

Зина и Софья весело разговаривали, они даже пододвинулись друг к другу почти вплотную.

– Эвридику не увела Персефона.
– Петров усмехнулся.
– Не Орфей я. Но почему?

ДВЕРЬ

В воскресенье Петров ждал сына, хотелось ему видеть сына, пусть с очередной

шведкой, датчанкой, манекенщицей, парашютисткой, карамельками, анекдотами, - Петров даже четвертной ему приготовил. Но прибежал аспирант Пучков Костя, похожий на маневровый паровоз "кукушку", - все в нем двигалось: мотыли, шатуны, кривошипы, дышла и выдвигался вперед воинственный подбородок, - образ, как отметил Петров, умирающий: кто же теперь знает этот чудесный маневровый паровозик, такой живой и сердитый, такой урчаще-пыхтящий, - все теперь знают гладкую функционерскую физиономию дизеля.

– Вы готовы?
– спросил Костя, охрипший и бледный.
– Арсений Павлович будет ровно в двенадцать.

– А сейчас девять, - сказал Петров.
– Что же делать? Может, шею помыть?

– Вы отдыхайте, готовьтесь, а я побегу - пройдусь. Мне нужно все решить. И собраться с духом.
– Костя Пучков убежал.

И до двенадцати, пока он не появился на отделении, у Петрова Александра Ивановича никого не было: ни жена Софья, ни дочь Анна, ни сын Аркадий в это утро к нему не пришли.

Спустился к нему Пуук, бело-розовый, как пастила, гладковыбритый и приятно надушенный.

– Прощайте, Петров, - сказал он.
– Меня увозят. Рад был с вами познакомиться. Пожалуйста, передайте Зине.
– Он отдал Петрову незапечатанный конверт, раскланялся, не протягивая руки.
– Прощайте.

Петров вскочил, неловко и торопливо кивнул.

Тут прибежал Костя.

– Вы еще не одеты!

– А мне не во что. Мой костюм, Костя, в камере хранения. А где Арсений?

– Они в машине.
– Костя смутился под недоуменным взглядом Петрова и пояснил: - Директор и Лидия Алексеевна.

– У меня только и есть пальто, шарф и шапка, - сказал Петров.
– И пижама. Думаешь, в пижаме пустят? Пижама новая. Смотри, какая сатиновая. И воротник...

– Пустят.
– Костя убежденно кивнул.

В машине рядом с шофером развалясь сидел директор - шарф его был толст, щеки румяны.

– Садись, Саша. Привет. Я Лидию Алексеевну пригласил. Не возражаешь? Чтобы мы про баб поменьше болтали, а то все про них. Куда поедем?

– В "Океан", - сказал Костя.
– На ту сторону реки. Поплавок. В нем интерьер красивый. Финны делали по заказу "Интуриста". Кухня хорошая. Семь рублей за вход.

– Только за вход?
– ахнула Лидия Алексеевна.

– Не просто, а на семь рублей вам принесут. Чтобы трудящиеся кофе пить не бегали.

– Прибегут с рублем, все столы обсядут, а барину и поместиться некуда, - пророкотал Арсений.
– А барин гульнуть хочет с дамой.

– Но почему - барин?
– Костя Пучков повертел головой на жилистой, плохо выбритой шее.
– Мы же вот не баре. Бывает же иногда, когда очень надо.

На перилах моста сидели чайки и нахохленные воробьи. Большая Невка была синей. Голубые камни в ушах Лидии Алексеевны казались льдинками.