Двое из будущего. 1904-...
Шрифт:
Само письмо имело необычный тон повествования. Оно несло обвинительный тон, так, словно я накаркал неизлечимую хворь, притянул ее к наследнику, но при этом между строк легко читалась явная заинтересованность моим даром. Да, она довольно резко отчитала меня в письме, но при этом как бы между прочим потребовала от меня очередных доказательств моего дара. И при этом она не давала мне разрешения вернуться в Питер.
Я, прочитав письмо, хмыкнул. Какие еще ей нужны были доказательства? Я ведь ей и там много чего сказал, да еще и письмо ей отправлял, где описывал перипетии первой революции. Неужели
Второе письмо я прочел здесь же, за скудным завтраком. Оно было от жены и датировалось апрелем. То есть, шло оно до меня пять с лишним месяцев. Чудо что при нынешней ситуации, когда большая часть корреспонденции попадает в руки японцев, оно вообще добралось до адресата.
Его я вскрыл и завис над крупными буквами. Первая же новость меня потрясла — Маришка была беременна! Вот те раз! Это ж сколько времени прошло с нашей последней встречи?
Я стал загибать пальцы и вышло, что письмо она мне написала уже на четвертом месяце беременности и сейчас, выходит, она должна была родить. То есть я здесь, в этом мире второй раз стал отцом!? А вообще за оба мира я родил уже четвертого ребенка? И не дай бог опять девочку!
Честно признаться то, что Маришка не нагуляла живот на стороне у меня не вызывало никакого сомнения. Не тем она была человеком, чтобы вильнуть хвостом, тем более при нынешних-то нормах морали. Нет, я конечно прекрасно вижу, что и здесь люди гуляют направо и налево, но вот того безобразия, что было в моем мире, той легкомысленности здесь не было. В это время к верности относились более серьезно, а Маришка при всех ее суфражистких наклонностях на самом деле была образцом супружеской верности. Сама ни на кого не смотрела, а мимолетных ухажеров, пытавшихся отвесить комплименты, сбивала на взлете. У нее не забалуешь.
Так что, ребенок точно мой, да и по срокам как раз совпадает. И на самом деле я был рад такому развитию событий — своих детей я любил и еще в том мире я искренне наслаждался своими голожопочками, когда они ко мне ластились. Принимать обнимашки и признания в любви от собственных детей было для меня настоящим счастьем.
После кафешантанки я медленно побрел домой. Там, на дачных участках теперь всегда кипела жизнь. С началом интенсивных бомбардировок города сюда перебралось масса народа. Те домики, что с наступлением холодов всегда покидались хозяевами, теперь были обитаемы. Со дворов исчезли собаки — то ли хозяевам стало невыгодно их содержать, то ли китайцы, живущие окрест, пожрали. Здесь же, в поселке появились многочисленные землянки, вырытые в подножиях сопок. Люди предпочитали мириться с многочисленными неудобствами, лишь бы не попасть под шальной снаряд.
Лизка сразу раскусила мое настроение. Склонив голову набок и хитро прищурившись, спросила мены:
— Что такого хорошего случилось, что вы выглядите словно умалишенный, Василий Иванович?
— Лучше, Лиза, намного лучше.
— Ох, и что же может быть лучше этого? Неужто Император японский своему богу представился?
Я счастливо мотнул головой и блаженно ответил?
— Нет, Лиз. Просто я, похоже, снова стал отцом.
Она охнула:
— Марина Степановна счастливая женщина!
— Нет, Лиз, это я счастливый муж, — улыбнулся я и распорядился: — А ну, тащи-ка всю выпивку на стол, готовь закуски и зови соседей. Этой радостью надо поделиться!
Она убежала исполнять приказание. У нас был заныкан ящик коньяка и мне его не было жалко. С закуской тоже проблем никаких не возникло, так что через пару часов ко мне повалили гости, принесли с собою поздравления. Совсем чужие мне люди, которых я не знал, разделили со мною радость — скромно, по рюмашке опрокинули горячительное и хорошенько закусили.
Через пару дней я по старой схеме отправился в Чифу. Снова захватил с собою Петра и Мурзина, снова поселился в той же гостинице. И снова со мною на «Лейтенанте Буракове» в китайский город ушел лейтенант Колчак. Поднимаясь на палубу, будущий гроза большевиков имел вид весьма болезненный, при каждом шаге едва заметно морщился. Выйдя из бухты, я, встретившись с ним лежащим в кубрике миноносца, спросил:
— Чего вы такой, Александр Васильевич? Не заболели ли?
Он повернул в мою сторону голову.
— Ревматизм разыгрался, — пожаловался он с глубоким вздохом. — Суставы ломит, спасу нет. После моего похода на север заболел и теперь вот мучаюсь. Летом, когда тепло, еще куда ни шло, терпеть можно, а вот когда холода наступают, так и вовсе руки поднять не силах.
— Так чего же вы не уйдете со службы при такой-то болезни? Это ведь не шутки.
— Не хочу уходить, не желаю, — с болью в голосе, но твердо ответил он. — Врачи говорят, что болезнь, если ее лечить, может отступить. Так что, думаю, рано мне из флота уходить. Я еще до адмирала дослужиться желаю.
— Вам тогда служить надо там, где всегда тепло.
— Вот я и иду в Чифу. Там не так мерзко и не так холодно. Я у Витгефта отпрашивался на сушу, на какую-нибудь батарею, но он предложил мне сходить вместе с вами, и я согласился. Там моим суставам и вправду должно стать полегче. Черт его знает, может китайские доктора мне смогут помочь? Как вы считаете?
— Может быть, — неуверенно пожал я плечами.
— Говорят, что они как-то горячими иголками лечат. Не слышали ничего о таком способе?
— Слышал, как не слышать. Иглоукалывание называется.
— И как? Что люди об этом говорят?
Я пожал плечам:
— Кому-то помогает, а кому-то нет. Шарлатанов и в их среде хватает.
Он вздохнул и замолчал, погрузившись в собственные мысли. Колчак не был говоруном, он больше отмалчивался. Вот и сейчас, дав себе мимолетную слабость, он снова замкнулся и запер собственные переживания внутри.
До Чифу добрались без проблем. Командир «Буракова», сойдя на берег, вместе с Колчаком ушел до нашего консульства, а позже, по истечению светового дня, снялся с якоря и ушел обратно в Артур, увозя с собою полученные из столицы телеграммы и письма.