Двое против ста
Шрифт:
На некоторое время в «переговорной» воцарилась поистине гробовая тишина. Не торопился обнародовать свое «кое-что» Гиммлер, молчал, пытливо глядя на Дмитрия Львовича, Прохоров.
– Ну говори, Дмитрий Львович, – нарушил тишину Феоктистов, кивнув в сторону висевших чуть ли не под самым потолком часов с кукушкой.
– Я, Ротмистр, познакомлю тебя с «кротом», – обведя всех присутствующих взглядом триумфатора, отозвался Гиммлер. – Прямо сейчас.
При этих словах на часах распахнулось окошечко, но вместо привычной птицы-кукушки оттуда появился гангстер в шляпе, с двумя револьверами в каждой руке. Вместо «ку-ку» послышались выстрелы, оповещающие о том, что вечер переходит в ночь. И что до самой акции осталось всего двенадцать часов.
Часть
Ночь перед акцией. Половина первого.
До самой акции ровно 11 часов 30 минут.
Арбалетчица
Выйдя из воды, Лена почувствовала, сколь холодной была эта весенняя ночь. Совсем не майское похолодание. Лена спрятала в тайник «бычий пузырь», с помощью которого она уже во второй раз сумела проникнуть на охраняемую территорию. Справившись с охватившей ее дрожью, переоделась в легкое платье, которое извлекла из непромокаемого неопренового пакета. Таким образом, она вновь оказалась в коттеджном поселке, где проживал Альберт Борисович Муравьев. Луна была полной и настолько яркой, что освещала дорогу не хуже фонарей. Впрочем, фонари старались выдержать конкуренцию с небесным светилом. По дороге к муравьевскому дворцу ей встретилась лишь небольшая группа молодых людей. Дворец светился еще ярче фонарной иллюминации. У забора Лена замедлила шаг, на всякий случай проверилась – не идет ли кто сзади. Затем вжалась в забор, точно вросла в него, и максимально напрягла слух.
Будучи профессиональной разведчицей, Лена имела обыкновение получать информацию любыми доступными способами. Сегодня утром она не поленилась купить несколько газет и просмотрела все заголовки. Один из них гласил, что именно сегодня президент фонда «Дающая рука» отмечает свой юбилей. Там же сообщалось, что не любящий пышных торжеств Муравьев решил встретить свое сорокапятилетие скромно, среди немногочисленных друзей, в собственном загородном доме. Вспомнив вычурно-крикливую, с дизайнерско-шизофреническими ухищрениями обстановку внутреннего убранства муравьевского «дворца», Лена не очень-то поверила, что Альберт Борисович не любит «пышных торжеств». Потом она посмотрела карту и обнаружила, что коттеджный поселок не так уж далеко от скаутского лагеря. Точнее, в сорока километрах, но при этом имелась прямая связующая автомагистраль. Конечно, это могло быть совпадением, но Лена привыкла действовать. Поэтому сейчас она находилась здесь, возле дворца с празднующими муравьевский юбилей людьми. Какова роль этого жидковолосого долговязого придурка в предстоящей акции? Он ведь явная шестерка, ничтожество, основные фигуры – это Гиммлер и «крот». Тем не менее Муравьеву было приказано сперва не покидать пределов Московской области, а сегодня ему явно запретили отправляться в дорогой ресторан. Более того, к завтрашнему утру он должен быть готов к публичным действиям. В течение ближайшего получаса ее задача выяснить все это. Хотя скорее всего ГАД использует Муравьева втемную, не информируя заранее.
Лена достала из кармана голубую ленточку и завязала на своей прическе довольно дурацкий девчачий бантик. Затем подошла к входным воротам и нажала кнопку звонка.
– Я не опоздала? – хлопая только что наклеенными ресницами, спросила Лена у отворившего дверь высоченного привратника-стража.
Судя по всему, после ее недавнего визита Муравьев решил выставить охрану у самых дверей.
– Как тебя представить? – хмуро усмехнувшись, спросил привратник, перегородив ей дорогу.
– Скажи, Памелла Андерсон приехала!
Привратник смерил ее взглядом, видимо, оценив, какая из нее Памелла Андерсон, но вслух ничего не произнес. Кивнул показавшемуся в коридоре официанту, отдав соответствующее распоряжение. Официант вернулся через минуту и вежливо пригласил Лену в гостиный зал.
– Где у вас туалет? – спросила официанта Лена.
Тот молча кивнул вправо, и Лена скрылась за резной дверью. Теперь у
Через семь минут Лена покинула туалет и оказалась в гостином зале. Как она и предполагала, никто не обратил на ее появление особого внимания, так как почти все гости были уже изрядно пьяны. Публика была самая разнокалиберная. Лощеные господа в дорогих пиджаках, гайдароподобные низенькие жирные плешивцы с тусклыми глазками, а рядышком длинноволосые, с серьгами в ушах персонажи неопределенного пола (видимо, супермодные дизайнеры и визажисты), откровенные бандиты с бритыми затылками и кабаньими загривками, какие-то непрерывно хихикающие существа опять же неопределенного пола и возраста, и тут же двое очень красивых, но при этом похожих на манекенов юношей лет двадцати. Женщины были исключительно одного типа – Памеллы Андерсон местной сборки. У некоторых, как и у Лены, в волосах были девчачьи бантики. Сам юбиляр восседал на полу, тупо улыбаясь и кивая лысеющей мокрой головой. Одна из «Памелл» периодически лила на его плешь дорогой коньяк из коллекционной бутылки. Альберт Борисович слизывал языком коньячные капли с кончика носа и растрепавшихся усиков. Однако внимание было приковано не к самому юбиляру, а к ведущему это торжество актеру. Точнее, не актеру, а телеведущему, которого Лена узнала не столько по внешности, сколько по голосу. На экране он казался крупным и представительным, здесь же являл собой то, что можно назвать «мелочью пузатой». Ведущий взобрался с ногами на журнальный столик и вещал оттуда следующее:
– Ну а теперь, судари и сударыни, мы преподнесем нашему дорогому Альбе-рту Михайловичу...
– Типун тебе на язык! – вскричал кучерявенький, похожий на злобную обезьянку гость, которого можно было бы именовать «мелочью носатой». – Альберт Михайлович – это Макашов!
– Ай, перепутал! – Ведущий похлопал себя по лбу, затем покрутил пальцем у виска, дескать, простите, что с шута горохового возьмешь. – Итак, мы преподнесем нашему дорогому Альберту Борисовичу еще один подарок. Поэму! Настоящую поэму!
Публика заметно оживилась, судя по всему, это было для нее нечто новое. Между тем ведущий предложил гостям сыграть в старинную игру, когда один придумывает первую поэтическую строчку, второй в рифму сочиняет другую, и так каждый, по очереди. Лена помнила, что эта игра называется буриме... Хотя, может, и не буриме. А ведущий между тем сделал следующую затравку:
– Родился он в шестидесятом году.
Да, это вполне соответствовало действительности. Таким образом, поэма-ода господину Муравьеву получила свое начало.
– Любил он город Алма-ату! – на одном дыхании выкрикнул кучерявенький.
– Любил он женщин за их красоту.
Это сдержанно произнес один из лощеных господ. На этом поэтическое творчество присутствующих затормозилось. Потенциал иссяк. Все глупо гыгыкали и переглядывались.
– Еще он любил стаффордшира Шамту.
Лена посчитала нужным внести свой вклад в оборвавшуюся на самом начале оду. Послышались бурные аплодисменты. Лена вежливо наклонила голову с бантиком и оказалась рядом с поднявшимся с пола юбиляром. Его лиловая физиономия пошла красными пятнами.
– Разве твоего пса зовут Шамту? – спросила Муравьева девица, вылившая на юбилярову плешь почти весь коньяк.
– А? – нервно переспросил Альберт Борисович.
– Что с тобой? – в свою очередь встревожилась девица.
– Со мной? – по-дурацки переспросил Муравьев.
Он отказывался верить в услышанное. Тем более видеть перед собой эту молодую женщину с бантиком в светлых коротких волосах.
– Привет! Как здоровье Шамту? – поинтересовалась Лена.
– Нормально. Все нормально, – зачастил Муравьев, – он сейчас в собачьей гостинице, чтобы не мешал...