Двор. Баян и яблоко
Шрифт:
— Будь они прокляты! — шумно выдохнул Баюков.
Финоген посмотрел на его осунувшееся, сразу подурневшее лицо и пожалел вслух:
— Боюсь я, изведешься ты совсем с этой тяжбой, Степан Андреич.
— Да… уж пока дело не выиграю, покоя не будет, — тяжело дыша, ответил Баюков.
Финоген помолчал, а потом просительно сказал:
— А все-таки, Степан Андреич, от сердца советую тебе: брось ты все это дело, не связывайся с Корзуниными — тошные люди, жадюги, кулацкие души. Они, подлые, не тебе одному, а и людям готовы навредить. Затянет тебя сутяжное дело, а наше общественное в сторону отпадет.
— Зачем же, я свои обещания помню, — сурово возразил Степан.
— Ты не обижайся, прошу! — взволновался Финоген. — Опасаюсь я тяжелой той заботы, как бы она душу в тебе не съела. Потому-то, тебя уважая, советую: уж отдал бы ты им эту коровенку… да и отступился бы… ну их к чертям… Потом еще учти: по закону ведь жене половина имущества полагается.
— У меня, Финоген Петрович, не тот случай, — помрачнел Баюков. — Меня обкрадывали, обдирали, как мертвого… обманывали…
— Эх, Степан Андреич, голубчик, да разве когда люди добром расходятся? — сокрушенно продолжал Финоген. — Все равно Марина с тебя требовать может. Сколько хлопот да тревог у тебя впереди будет с этим делом… Да коснись меня такая тяжба, я не стал бы себе печенку портить — отдал бы да и отступился.
Степан вдруг вскипел:
— Будто не знаешь, как крестьянину все достается?.. К примеру, хомут, шлея, дуга — безделка на первый взгляд, а их еще отец мой заводил. А тут, на-ко-ся: корову отдать!.. Хозяйство, трудом нажитое, разорить за здорово живешь. Нет, добром я ни-че-го не уступлю! Я на них встречный иск подам!
— Ну… а вдруг на суде-то корова как раз отойдет к Марине?
Степан сверкнул глазами из-под насупленных бровей.
— Не соглашусь! Дальше буду судиться! Докажу, что я прав, а не Корзунины. Воры, мразь кулацкая… Кровопийцы!..
Баюков вскочил с места и быстро заходил по двору, пугая кур.
— В Красной Армии я в активе числился — знаешь? Главный наш командир — орден Красного Знамени у него на груди, с Лениным знался, как вот мы с тобой, большой человек, словом, — так он всегда меня отличал: «Ты, говорит, Баюков, наш будущий деревенский передовик. Ты, говорит, сам по новым формам поведешь хозяйство и других можешь научить». Вот я прочел книжку о культурном животноводстве, так я по книжке свиньям построил жилье и корове такое же сделаю… вот через год поглядите-ка на мою скотину, — у меня книжка, наука! Как же я могу такие мечтания в корзунинскую пасть бросить?
И, опять вскипев негодованием, Баюков топнул изо всей силы и сжал крепко кулаки.
— Дудки! Я встречный иск подам, я не сдамся! Корзунины из меня живое мясо хотят зубами рвать, да как бы волку зубы не сломать!
Финоген глянул бочком на его нахмуренное, побагровевшее от гнева лицо и почуял во всем неодолимое упорство.
— Чего ж, Степан Андреич, уж ежели тебя так заело твое дворовое дело, надо его скорее с плеч спихнуть, — раздумывая вслух, заговорил Финоген. — Навалимся-ка мы все на это дело… да как приедем вот целой кучей свидетелей в город… пусть-ка разные там ходатаи попробуют с нами поспорить!.. Пусть все твои недруги увидят, какой ты для нас нужный человек… А кому Корзунины нужны?.. Господи-и, да лучше бы их, бесов жадных, век не было!
Через два дня, как и предполагалось, Финоген, очень довольный, сообщил Баюкову: из будущих членов тоза набралось двадцать человек, которые согласились быть свидетелями Степана Баюкова на суде.
В коридоре городского суда Степан столкнулся с Маркелом. Тот пробормотал хрипло:
— А… И сюда пришел…
Острый стариковский взгляд заметил, как держался Степан: шел прямо, уверенно, окруженный своими свидетелями, а он, Маркел, шел в следовательскую комнату, готовя спину для низкого поклона.
Степан вошел первый, а за ним приехавшие с ним односельчане. Дверь в комнату следователя была приотворена, и Маркелу Корзунину слышно было все с первого до последнего слова. Каждый приехавший вместе с Баюковым заявлял о своем желании быть свидетелем в его деле «по встречному, иску» против истца Маркела Корзунина.
— Подать-то мы подали на Баюкова, — тихонько пробурчал Андреян отцу, — а вот силенки не рассчитали… Эка, сколько за ним горлопанов привалило!
— А мы его, Баюкова, бабу приютили, поим, кормим… Он со двора ее выгнал, а мы к себе взяли, — строго прошептал Маркел, а сам с опаской посторонился, услышав, что разговор в комнате уже подходит к концу. — Мы опосля зайдем — справиться, как и что… пусть уж они все, баюковские-то, выйдут… — опять зашептал Маркел, но в эту минуту дверь распахнулась. Баюков, окруженный людьми, быстрым шагом прошел мимо.
Маркел почему-то растерянно посторонился.
Когда Степан и пять подвод с его свидетелями уже выехали далеко за город, стало слышно, что кто-то нагонял их. Проехали лесок и на тракту увидели подводу Корзуниных, которая догоняла их. Платон, сидя у передка, правил, стараясь не глядеть по сторонам. Маркел сидел посредине, держась за края телеги. Позади виднелось румяное, пухлощекое лицо Матрены.
Маркел, выгибая голову вперед, крикнул зычно, будто в горле у него завыла труба:
— Сутяжничать приготовился? Надо бы уж всю деревню в свидетели записать!
Степан, натягивая вожжи, крикнул гулко:
— Небось у вас столько не найдется!
— Ну их к лешему! — опасливо зашептал Баюкову Финоген, подталкивая его руку, натянувшую поводья. — Хлестни-ка ты коня покрепше, да и покатим себе…
Но Степан уже ничего не слышал, видя перед собой только ненавистных людей, которые разбили его счастливую жизнь. Маркел, будто мстя за сегодняшнюю свою растерянность в городе, теперь задирал с ухарским молодечеством: прищелкивал языком, хохотал трескуче, как колотушка.
— На воров, баешь, подал? На воров? Где же они, такие?
— Где?! Видали вы таких бесстыжих, люди добрые? — выкрикнул Степан. — Еще и спрашивают да оглядываются!
Степан ткнул свернутым кнутом в сторону Платона.
— Вот оно, ворованное… глядите все! Сапоги-то на нем чьи? Мои!.. Рубаха сатиновая, штаны… чьи? Мои-и!..
Матрена, вторя свекру, пересела на край и показывала кукиш.
— Врешь, врешь, нищими отродясь не бывали… Все свое носим. Попробуй-ка сыми, сыми!..
Степан презрительно плюнул.