Двор. Баян и яблоко
Шрифт:
— Конечно, — задумчиво сказал Никишев, — неудача возможна.
Он с минуту прислушался к перехлестам ветра и шуму дождя за темным окном и вдруг с молодым возбуждением сказал:
— Видишь ли, кроме того, насколько я сам смогу преобразить все виденное, тут еще помимо меня действует одно обстоятельство. В жизни здешней столько путаницы и противоречий, что в них ноги вязнут, а люди уже привыкли барахтаться во всем этом. Они страдают душой, терпят помехи в работе, урон и ущерб в личной жизни… И часто не могут взорвать серую пыльную кору, которая скрывает под собой подлинную суть и причину явлений.
— О! — иронически обрадовался Баратов. — И тут является мастер вымысла, который даже, например, камень, попавший в хлеб, может обратить в алмаз…
— Грош цена такому мастерству! Нет, пусть он покажет, как нередко под пыльной корой возникает истинный плод жизни. И вот она, жизнь, сияет освобожденно истинным своим смыслом, и вот истинная ее песня, рождающая разум и силу!.. Впрочем, моя будущая читка — это же все не ново. Вспомним высокий классический пример: еще Гамлет разоблачал в пьесе убийц) своего отца.
— Н-да!.. «Раненый олень лежит, а лань здоровая смеется». Желаю тебе успеха, Андрей. А я недоволен и устал. Вот послушаю, как пройдет твоя читка «Что я видел наяву», и поеду домой, буду читать Гофмана и… может быть, пойду в бухгалтеры.
Баратов снял голубую пижаму, лег и жалобным голосом попросил отворить окно, когда приутихнет гроза.
Однажды утром Шмалев показал Петре только что полученную увесистую заказную бандероль для «колхозного актива», посланную на имя «Бориса Михайловича, моего уважаемого информатора», как писал ему обязательный Дима Юрков. Приехав в Москву, Дима Юрков «с сердечной благодарностью» посылал «для колхозного актива» еще десять экземпляров газеты, где он напечатал очерк о колхозе «Коммунистический путь», как о «родоначальнике будущих городов-садов», о его героях и замечательных людях. Петря даже оробел, увидя на снимке в общей группе («коллективистский обед») себя, Семена, Шуру, Наркизова и многих других. Был заснят особо дедунька Никодим Филиппыч с неразлучным лапотком на колодке и отрекомендован как «престарелый слушатель вечернего университета», а рядом с его беловолосым личиком улыбалось лицо Бориса Шмалева, «заведующего культурной революцией» в колхозе.
— Вот это человек, писатель Дмитрий Юрков, вот это деятель, я понимаю! — громко восторгался Шмалев и тут же вслух прочел Петре «беседу с колхозником о внутренних ресурсах».
— Ну, из слова в слово наш с ним разговор! — шумно восторгался он. — Ну, спасибо тебе, дорогой московский товарищ, довел мои мнения до общества. Вся Россия сейчас мои слова читает да смекает: «И в деревне у нас есть умы, есть люди…» Смотри, согласились ведь со мной, напечатали! И что с механизацией зря торопиться не надо — тоже принято! Ура! Я советскую власть знаю: уж что ей не по губе, нипочем ходу не даст, а вот с моим мнением, поди ж ты, согласилась! Уж теперь-то, дядя Петря, придется тебе и моего совета послушать. Вот он, совет-то мой, в газете напечатан, как руководящий материал!.. Такой совет выполнять надо!
Петря Радушев был застигнут врасплох. Шмалев предложил ему план «самой легкой и дешевой консервации плодового урожая», как и напечатано в газете.
Во-первых, до каких пор ждать этой обещанной рабочими-шефами сушилки, которая все еще где-то едет. Пока что нет никаких известий, готова ли вообще сушилка, привезет ли ее председатель? Во-вторых, у народа «сердце болит», что уйма ранних сортов яблок еще лежит на складе, а они ведь долгой лежки не снесут. Так и погибнуть может ценная продукция, которая «зазря» дожидается машинной сушки. А в-третьих, четвертых и пятых… сложа ручки смотреть на это «каторжное» дождливое небо и ждать у моря погоды, когда есть надежное средство все обратить в ценный продукт, который «с руками рвет кооперация»? Старые хозяйки-колхозницы, тоскуя, смотрят на холодные жерла своих печей, дедовских широкогрудых русских печей с их добротным теплом, которое надежнее всяких машин. И отчего же, отчего не организовать массовую печную сушку? И не позор ли отказываться от такого простого, но хозяйственно важного мероприятия.
Петря не умел взвешивать «за» и «против», и не был искушен в хитрых схватках по увязке дел, причин и следствий. Семен, обещавший приехать на другой же день, не ехал уже четвертые сутки; погода действительно была отвратительная. И гостеприимные пасти дородных русских печей показались Петре достойными разрешить судьбу колхозного яблока.
— Ладно, пока сушилка подъедет, куда ни шло — организуй! — сказал он Шмалеву.
И тотчас же после обеда две подводы начали развозить яблоки из склада по печам. Устинья, удивительно подобревшая, первая распахнула перед яблоком двери своего дома. Нашлись еще и еще соседки, которые тоже истопили печи. Дедунькины же снохи и сыновья работали, не жалея рук и пота.
Вскоре после утреннего ошеломившего Петрю разговора Шмалев уговорил Радушева послать Наркизова с группой ребят на мельницу, а Ефима Колпина за кой-каким спросом в сельсовет — слишком все они «за технику обижаются», без них спокойнее. Петря хотел было возразить, но махнул рукой: взялся за гуж — действуй.
Сопротивление оставшихся было скоро сломлено Шуре, например, в десять голосов сказали: «Знаем, знаем, как в коренниках ходишь», а Петря Радушев, все еще сердясь на нее за непредвиденное замешательство в его бригаде, не захотел защитить ее, и Шура, забрав с собой Васятку Коврина, заперлась у себя дома.
Никишев безвыходно сидел на своем чердачке или за широким столом в комнате Семена и лихорадочно работал: к написанным уже, как он называл эскизным главам будущей повести Никишеву хотелось добавить картины сбора, «несчастный день» одной бригады и столкновение хорошей девушки с человеком, не стоившим ее доверия.
Баратов, промочив ноги, простудился и лежал на теплой лежанке, ожидая, когда понизится его гриппозная температура.
А по улице уже озоровала, сбитая на сладком плодовом соку, шмалевская частушка:
Никаких машин не надо. — Печка дюже знойная. Обождем мы с техникой,— Штука беспокойная!На заре приехал Семен. За ним на двух подводах везли части сушильной машины. Не прошло и четверти часа, как он узнал все.
— Ты что это, ополоумел? — встретил он Петрю хриплым шепотом. — Сами технику заводим и сами ж, выходит, ей башку сымаем?.. Смешки идут над сушилкой, слыхал? Частушки против техники поют, слыхал?
Петря неразборчиво бормотал о «деле» и «деловом подходе», о десяти пудах первой и, ей-ей, очень дешевой сушки.
— Дурак! Балда! — свирепел Семен, и глаза его, покрасневшие от бессонной ночи, казалось, готовы были насквозь пронзить гневным взглядом тощее и подвижное тело Петри Радушева. — Наша машина осилит тысячу кило за восемь часов. Тысячу кило, понимаешь? А эти десять пудов,, десять! — повторил он, топая и трясясь от злобы, — со всех печей!.. — Семен, не сдержавшись, постучал пальцем по сухому, костистому лбу Петри: — Тут-то есть у тебя что-нибудь? — Он точно впервые увидел своего соратника и исполнителя. — Кому доверил, а?.. Ты ж, прямо скажу, мечту мою дискредитируешь, свиньям под ноги бросаешь! — Взглянув на жалкое лицо Петри, впервые в жизни попавшего под такой разнос, Семен опомнился. — Бес с тобой… Ладно!.. Техника уже прибыла, как-нибудь выкрутимся, выправим положение.