Дворец Посейдона
Шрифт:
– Никакой тайны. Его имя – Ставрос Никомедес, греческий судовладелец.
– Никомедес? – Лицо Ливаноса мгновенно окаменело.
– Вам знакомо это имя?
– Я… – Ливанос медлил, и Оскару на миг почудилось, что непроницаемый панцирь, в который заковал себя этот человек, вот-вот рассыплется, и из-под него покажется его истинное лицо: болезненное, ранимое и бесконечно печальное.
– Я когда-то знавал одного Никомедеса, – негромко продолжал Ливанос. – Но звали его не Ставрос, а Архитас.
Гумбольдт кивнул.
– Его дед.
– Будь он проклят! – внезапно выкрикнул Ливанос. – Пусть его дряхлые кости сгниют на дне морском! – Он указал на свои ноги. – Это Архитас Никомедес всему виной. Однажды я поклялся, что отомщу за все его злодеяния, и отправил письмо, в котором поставил в известность об этом. Думаю, он до сих пор не может прийти в себя, перечитывает его каждый день и трясется от страха. – Он криво улыбнулся и добавил: – Прошу простить мою горячность. Это долгая история, и касается она одного меня. И тем не менее, любопытно, что бы сказал Архитас, увидев меня в эту минуту?
– Это известно только ему и, в какой-то мере, вам.
– Дипломатичный ответ. – Ливанос лукаво улыбнулся. – Знаете что, господин Гумбольдт? Я хочу предложить вам провести несколько дней вместе со мной. Что вы думаете о небольшой экскурсии завтра в первой половине дня? Разумеется, это приглашение касается и всех присутствующих. Прошу вас считать себя моими гостями. Я хотел бы показать вам, как устроен наш подводный мир, и убежден, что после этого вы измените свое мнение о нем.
– А если нет?
– Ваше неотъемлемое право. В любом случае одно останется неизменным: хотите вы того или нет, вам больше никогда не придется вернуться на поверхность моря. Лучше сразу оставьте всякую надежду.
Океания судорожно стиснула руку отца и прижалась к нему.
– Папа абсолютно прав, – сказала она. – Вы чудовище.
Ливанос с грустью взглянул на своих гостей.
– Я таков, каким меня сделали другие.
– А как насчет свободы воли? – упрямо тряхнул головой Гумбольдт. – Никогда не поздно свернуть с накатанного пути.
– Вы так думаете? – Ливанос закусил губу. – Лично я смотрю на это далеко не так оптимистично, как вы.
43
За час до полуночи в жилище пленников воцарился покой.
Как и каждый вечер, был подан роскошный ужин, но Оскару кусок не шел в горло. И не только потому, что вся еда имела привкус рыбы, даже напитки не являлись исключением. Оскар тосковал по свиным котлетам и картофельному салату, он охотно съел бы гороховый суп, заправленный копченым салом, а на закуску – берлинский пирог с маком. От одной мысли об этих деликатесах у него текли слюнки. Но вместо излюбленной и сытной еды снова подавались желтые, зеленые и голубые кубики под красным соусом.
Чтобы переключиться и не думать о сосисках с кислой капустой, он забрался в постель и погрузился в чтение «Моби Дика». Спустя некоторое время явились Шарлотта, Элиза и Океания, прилегли и моментально уснули. День для всех выдался очень напряженным.
Оскару не спалось. Мало-помалу он пришел к выводу, что «Моби Дик» Германа Мелвилла – не обычная приключенческая история, а величественный эпос о могуществе моря и границах человеческих сил. Книга настолько точно подходила к ситуации, в которой они все оказались, что на душе становилось все тяжелее и тяжелее.
Он как раз добрался до того места, где китобой Квикег и Измаил, от лица которого велся рассказ, нанимаются на судно «Пекод», когда в спальню вошли Гумбольдт и Рембо. Они в этот вечер были крайне молчаливы и выглядели подавленными. И лишь когда оба убеждались, что за ними никто не наблюдает, они перебрасывались несколькими фразами. Сейчас они тоже продолжили прерванную беседу.
Оскар отложил книгу и притворился спящим.
– Если хотите знать мое мнение, этот человек сумасшедший, – вполголоса произнес Рембо. – Я не знаю, каким образом ему удалось пережить крушение «Левиафана», мне это совершенно безразлично. Я хочу одного: выбраться отсюда, и как можно быстрее.
– Чтобы суда продолжали гибнуть снова и снова? – Гумбольдт покачал головой. – Вы разве не слышали, что было сказано об английской эскадре? Мы обязаны любой ценой воспрепятствовать гибели людей. Моя задача – прекратить нападения на корабли. И хотя ситуация крайне усложнилась, это меня не остановит. Должно существовать какое-то решение.
– И какое же?
– Пока не знаю. Но чем больше информации мы будем иметь, тем быстрее развяжем этот узел. Кто знает, может быть существует вариант, устраивающий обе стороны. Я вполне уверен, но и у меня этот человек вызывает странные и смешанные чувства.
– Но я же говорю вам, что он…
– Нет, это не то, что вы имеете в виду. Дело в том, что Ливанос – вовсе не такой негодяй, каким хочет казаться.
– Вы неисправимый оптимист, мсье Гумбольдт. Я глубоко уважаю ваше мнение, хотя и не разделяю его. Но я заранее уверен, что из вашей затеи ничего не выйдет. Мы не должны верить этому самозваному императору. И категорически не приму участия в завтрашней так называемой экскурсии.
– Но…
– Никаких «но». Это мое решение, и оно окончательное.
Гумбольдт надолго погрузился в молчание, затем снова заговорил:
– Вы обратили внимание на то, что Ливанос постоянно употребляет множественное число? Нам нужен металл, мы очень рады, нам надо посоветоваться, – и так далее. Хотелось бы знать, кого именно он имеет в виду.
Рембо презрительно пожал плечами.
– Возможно, он страдает шизофренией, раздвоение личности при таком заболевании – дело обычное. Или пользуется множественным числом так же, как царствующие особы. Тоже недуг, широко распространенный среди власть имущих.