Дворец ветров
Шрифт:
Бедная маленькая Каири-Баи. Бедная Джули… Он не оправдал надежд обеих, сначала забыв одну, а теперь обвиняя другую потому только, что она захотела урвать краткий миг счастья в своей однообразной подневольной жизни и собиралась сохранить это в тайне – не ради себя самой, но ради Шушилы, ибо если рана отвергнет ее и с позором отправит обратно к Нанду, что станется с ее болезненной, истеричной, эгоистичной сестрой? Нет, винить Джули несправедливо. Но падать с высот любви, восторга и безумной надежды было слишком болезненно, а безобразное видение служанок и наложниц, обучающих младших девушек тонкостям секса, вызвало у Аша такое отвращение, что в какой-то ужасный миг он задал себе вопрос, не прибегла ли Джули к неким «уловкам из арсенала шлюх», чтобы искусно усилить пережитый им физический экстаз, и испытывала ли она сама наслаждение или просто симулировала, чтобы прибавить остроты его ощущениям.
Это подозрение исчезло так же быстро, как появилось. Существовавшая между ними незримая связь, благодаря которой сейчас он знал, что она плачет, не могла обмануть его, когда они лежали, сплетенные в объятиях, но неприятный осадок в душе остался – достаточно неприятный, чтобы отбить у него всякое желание разговаривать. Хотя надо отдать Ашу должное: он стыдился, что причиняет Джули боль и хранит молчание, вместо того чтобы протянуть руку и утешить ее.
Не следовало заканчивать на столь печальной ноте эпизод, ради которого она так рисковала и счастливое воспоминание о котором надеялась бережно хранить в душе, дабы искать в нем утешения в течение грядущих безрадостных лет. Аш знал, что, если отпустит ее вот так, не сказав ни слова и даже не дотронувшись до руки, он будет жалеть об этом до конца своих дней. Но в данный момент он не находил в себе сил ни для первого, ни для второго, потому что сам испытывал невыносимо горькое разочарование и, сокрушенный безмерной усталостью и сознанием поражения, находился в странном оцепенении и апатии – словно оглушенный ударом боксер, упавший на колени и смутно понимающий, что должен подняться на ноги до истечения десяти секунд, но неспособный совершить над собой усилие. Он заговорит с Джули немного погодя. Попросит прощения и скажет, что любит ее и всегда будет любить, пусть даже сама она любит его не настолько сильно, чтобы оставить Шушилу ради него… Странно было думать, что Джану-рани даже после своей смерти нанесла удар им обоим через свою дочь, которая отнимает у них надежду на счастье и губит их жизни…
Последняя звезда погасла в бледном свете, что растекался над горизонтом и рассеивал тьму, перекрашивая долину из черного в жемчужно-серый цвет, на фоне которого выступали беспорядочно раскиданные валуны и редкие кусты, не отбрасывавшие тени. Они уже выехали из долины на открытую местность. Далеко впереди над широким амфитеатром равнины вздымалась скала, вырисовавшаяся темным силуэтом на сером небе. Именно там они оставили рутх и охрану накануне вечером, и при виде нее Аш вздохнул с облегчением, ибо вчера он не удосужился хорошенько запомнить местность и сейчас слабо представлял, где они находятся. Зубчатая скала служила отличным ориентиром посреди бесцветной голой равнины, и оттуда они без особого труда найдут дорогу в лагерь. Но небо на востоке уже начинало желтеть, и Аш мрачно подумал, что скоро взойдет солнце и озарит их своим беспощадным светом, грязных, растрепанных и все еще находящихся на значительном расстоянии от лагеря.
Он посмотрел на Анджули и увидел, что она изнемогает от усталости и совершенно не обращает внимания, куда едет. Бессильно сгорбившись в седле, она позволяла хромой лошади самой выбирать путь между камней и низких кустов. Даже в полумраке было видно, что кафтан у нее измят самым прискорбным образом и что она не особо преуспела в попытках заплести в косу густые спутанные волосы, используя пальцы вместо гребня. Она отворачивала от него голову, чтобы скрыть слезы, но даже если бы Аш давно не понял шестым чувством, что она плачет, ее выдал бы свет занимающейся зари, в котором влажно поблескивал контур отвернутого лица.
Вероятно, таким же шестым чувством Джули почувствовала взгляд Аша. Она расправила плечи и, подняв руку якобы с целью поправить волосы, стерла со щеки предательскую влагу непринужденным движением, способным обмануть любого.
Но Аша оно не обмануло, и сердце у него мучительно сжалось от любви. Столько благородства было в этом незначительном, с виду случайном жесте и в решимости, с какой девушка выпрямила спину! Она не просила о сострадании, а собиралась скрыть свое горе и встретить будущее мужественно, без жалоб и сетований.
В жилах Джули текла славная кровь раджпутов, горячность и безрассудная отвага которых охлаждались и уравновешивались казацкой кровью, доставшейся ей в наследство от деда, старого Сергея Водвиченко – трезвого и расчетливого наемника благородных кровей, который продавал свой меч покупателям, предлагавшим наивысшую цену, выигрывал сражения для Ранджита Сингха, Холкара и Синдии Гвалиорского и завещал свои карие глаза с золотыми крапинками и широкие скулы внучке Анджули, принцессе Каридкота.
Раджпуты и казаки… странное сочетание и маловероятное. Но в результате этого сочетания появилась Джули, любящая, преданная и страстная, которая помимо отваги обладала еще особого рода тихой стойкостью духа – качеством более редким и гораздо более ценным, чем отвага, – и достаточной силой воли, чтобы выполнять данные однажды обещания даже ценой собственного счастья.
Аш однажды дал ей обещание – и забыл о нем. Частично его оправдывало то, что тогда ему едва стукнуло одиннадцать. Однако он со стыдом сознавал, что, если бы дело обстояло наоборот и не он, а Джули дала аналогичное обещание, она бы никогда не забыла и не нарушила свое слово. Джули, как и Уолли, понимала подобные вещи удручающе буквально, и Ашу пришло в голову, что в некоторых отношениях эти двое удивительно похожи.
Он скривил губы, исполненный презрения к самому себе, и протянул руку к Джули. Но – слишком поздно. В следующий миг она встала на стременах и указала на некий объект, который неуклюже двигался в полумраке по равнине прочь от темной громады скалы, похожий на некое доисторическое двугорбое животное. Это был рутх.
– Посмотри! – воскликнула Анджули. – Это Шу-шу! Значит, они тоже не вернулись в лагерь.
Но это была не Шу-шу, а Кака-джи и возница рутха.
Аш привстал на стременах и закричал во все горло, а потом пришпорил коня и пустился галопом вперед, оставив позади Джули, кашляющую в белых облаках пыли, взметенной копытами Бадж Раджа. К тому времени, когда она подъехала к ним, Кака-джи уже рассказал свою историю и выслушал часть их истории, и Ашу не пришлось давать никаких советов, потому что старику оказалось достаточно одного взгляда на Анджули.
– Арре-бап! – испуганно воскликнул Кака-джи. – Сейчас же забирайся в рутх, дитя мое.
Он бросился к ней, чтобы помочь спешиться, а потом повернулся к Ашу и только сейчас заметил его изодранную рубашку.
– Будет лучше, если все решат, что мы провели ночь вместе, – решил Кака-джи, переводя взгляд с одной прискорбно потрепанной фигуры на другую. – Нет… – Он вскинул ладонь, пресекая возможные возражения, а затем подсадил племянницу в рутх и повернулся к вознице. – Баду, если кто-нибудь спросит, скажешь, что сахиб вернулся с раджкумари всего через пару минут после начала пыльной бури и что она пряталась в рутхе, а мы втроем лежали под ним. Это приказ. И если я услышу какие-нибудь толки иного рода, я буду знать, кто проговорился и кого наказывать. Ты понял?
– Хукум хай [52] , Рао-сахиб, – невозмутимо промолвил возница, отдавая честь прикосновением полусогнутой ладони ко лбу.
Это был пожилой мужчина, переведенный на нынешнюю должность после гибели предыдущего возницы, утонувшего в реке. Он уже много лет служил княжеской семье и зарекомендовал себя надежным человеком, который выполнит любой приказ и не станет болтать лишнего.
– А вы, сахиб, – повелительно сказал Кака-джи, снова поворачиваясь к Ашу, – вы снимете эти лохмотья и наденете мою рубашку. Я же закутаюсь в шали, что лежат в рутхе. Вам решительно не пристало появляться в лагере полуголым. Чем меньше разговоров мы вызовем, тем лучше, а посему не спорьте со мной.
52
Слушаюсь.