Дворец ветров
Шрифт:
Джули ответила на приветствие без тени смущения, и, когда она поклонилась, поднеся сложенные ладони ко лбу в грациозном традиционном жесте намаете, легкий наклон головы к плечу и форма рук – этих крепких квадратных кистей, столь непохожих на тонкие изящные кисти большинства индианок, – внезапно показались Ашу такими знакомыми, что он никак не мог понять, почему не узнал ее с первого взгляда.
Думая о предстоящей встрече, он боялся, что девушка будет держаться с ним холодно и даже откровенно враждебно, и мучился вопросом, как ему быть и какую линию поведения выбрать. Но в глазах, которые он в письме к Уолли сравнил с «озерками Есевонскими», не было ни холодности, ни враждебности, ни страха – один лишь интерес. Очевидно, Джули признала факт, что он является – или являлся – Ашоком, и внимательно вглядывалась в него, пытаясь распознать в лице незнакомого англичанина черты маленького мальчика, которого знала в далеком прошлом. Довольно скоро Аш понял также, что она прислушивается не столько к произносимым им словам, сколько к звуку его голоса – вероятно, сравнивая его с сохранившимся в памяти голосом мальчика, который разговаривал с ней на Королевском балконе много лет назад.
У Аша остались весьма смутные воспоминания о том, какие речи он вел в первой половине этого вечера; он только с беспокойством сознавал, что болтает всякий вздор. В присутствии Джули, сидевшей всего в ярде от него, он никак не мог сосредоточиться. В детстве она всегда была серьезной девочкой, скромной и не по годам взрослой, и явно сохранила значительную долю той своей ранней серьезности. Не требовалось особой проницательности, чтобы понять: эта женщина ведет насыщенную хлопотами, деятельную жизнь и давно оставила привычку (если вообще имела таковую когда-либо) придавать значение собственным чувствам и желаниям, поскольку нужды других всецело занимают и поглощают ее внимание. Скромная молодая особа, совершенно не сознающая своей красоты и в своем отношении к Шушиле уже обремененная ответственностью, какую чувствует скорее мать или любящая няня, нежели старшая сестра.
Аша не удивляло, что необычную внешность Джули не могли оценить по достоинству ни ее соплеменники, ни она сама, ибо красота ее совсем не отвечала индийскому идеалу. Но его тревожила готовность девушки подчиняться воле Шушилы со всеми вытекающими отсюда последствиями, хотя он сам не понимал почему. Неужели он боится Шушилы? Аш отмел эту мысль, прежде чем она успела окончательно сформироваться, и решил, что просто ему обидно за Джули, которая во всем уступает первенство дочери нотч и нежно заботится, волнуется, беспокоится об избалованной, прелестной и очень нервной девочке, способной заставить старшую сестру поступать против ее желаний с помощью самого нехитрого приема – ударившись в слезы или прибегнув к нравственному шантажу вроде: «Если ты не пойдешь со мной, тогда я тоже не пойду». Однако ничто в наружности Джули – в упрямом подбородке и линии прямых бровей – не свидетельствовало о слабости. А то, что она вдобавок сообразительна и отважна, доказывал эпизод на реке.
Он не мог отвести от Джули глаз, да и не особо старался, ибо испытывал неописуемое блаженство, просто глядя на нее. И только когда Джхоти дернул его за рукав и громким шепотом спросил, почему он все время таращится на Каири, Аш осознал неразумность своего поведения и впоследствии старался соблюдать осторожность. Час, отведенный Кака-джи на встречу, прошел самым приятным образом и стал желанным отдохновением от многодневного лежания в постели и созерцания голой равнины с опаленными солнцем кикарами, – этот вид открывался в проеме между раздвинутыми палаточными пологами и уже успел изрядно надоесть Ашу.
– Вы наведаетесь к нам завтра, – сказала Шушила скорее повелительным, нежели вопросительным тоном, когда он приготовился откланяться.
И к удивлению Аша, Кака-джи поддержал приглашение, хотя старик руководствовался самыми простыми соображениями.
Кака-джи устал от бесконечного плача и горестных причитаний своей младшей племянницы. И утомился от стараний рассеять ее нервические страхи, которые временно уступили место новым впечатлениям от знакомства с чужеземцем и радостному возбуждению, вызванному спасением Джхоти и геройством Пелам-сахиба, чудом избежавшего смерти, но сейчас вернулись с новой силой из-за скуки и бездействия последних дней.
Его племянница Каири сызмалу привыкла к работе, и даже здесь для нее находились многочисленные занятия: она управлялась со слугами, выслушивала жалобы и всячески старалась решить возникшие проблемы, присматривала за служанками, улаживала ссоры, распоряжалась насчет еды, стряпни и шитья и так далее, и тому подобное. Но с Шушилой дела обстояли иначе: привыкшая к постоянной заботе и опеке окружающих, никогда не терпевшая никаких неудобств, она находила нынешнее положение вещей невыносимым. Пока они шли походным маршем, девочка, по крайней мере, видела что-нибудь новое и интересное каждый день и, по крайней мере, они двигались вперед – пусть даже к будущему, которого она страшилась. Но из-за травм Пелам-сахиба они слишком долго стояли лагерем на одном месте, и за неимением каких-либо занятий избалованная принцесса была вынуждена сидеть в палатке, днем душной и жаркой, а ночью продуваемой сквозняками.
Анджули, как могла, старалась развлекать младшую сестру, но игры вроде чопура и пачеси скоро приелись Шушиле, она жаловалась, что от музыки у нее болит голова, и горько плакала, потому что не хотела выходить замуж, потому что ее двоюродная сестра Ами, внучка Кака-джи, умерла в родах и потому что сама она не хотела умереть в чужом краю – и вообще не хотела умирать.
Кака-джи, как и его брат, покойный махараджа, был человеком добродушным и покладистым, но беспрестанные слезы, страхи и капризы младшей дочки брата довели старика чуть ли не до белого каления, и он уже был готов ухватиться за любую соломинку, только бы поднять ей настроение. При обычных обстоятельствах он не счел бы допустимым, чтобы мужчина не из числа ближайших родственников продолжал встречаться и беседовать с его племянницами в столь непринужденной и дружеской манере, но ведь нынешняя ситуация не имеет ничего общего с обычной. По существу, они находятся в пустынной, дикой местности, где не обязательно следовать общепринятым правилам, а поскольку означенный мужчина является чужеземцем, которому они многим обязаны, и поскольку его рассказы о Билайте и образе жизни инородцев забавляют Шушилу и отвлекают от мыслей о покинутом доме и ужасном будущем, то что в этом плохого? В любом случае, вряд ли он когда-нибудь останется наедине с ней, так как встречи происходят в присутствии как минимум еще пяти человек, тем более что в настоящее время молодой офицер не может даже встать со стула без посторонней помощи, а следовательно, едва ли представляет опасность для любой женщины. Все эти соображения побудили Кака-джи поддержать Шушилу, велевшую сахибу повторить свой визит на следующий день.
Сахиб выполнил распоряжение, и впоследствии – хотя Кака-джи так и не понял толком, как такое получилось, – у них вошло в обычай каждый вечер доставлять больного в дурбарную палатку, где он, Джхоти и Кака-джи, а иногда Малдео Рай или Мулрадж (имевший туда доступ в силу своего родства и по роду службы) сидели и беседовали с невестами и придворными дамами либо играли в разные дурацкие игры на сласти или раковины каури. Подобное общение помогало убить время и благотворно действовало на Шушилу, которая, как и Джхоти, с великим удовольствием слушала истории Аша о жизни в Билайте, зачастую казавшиеся ей жутко забавными.
Эти двое от души хохотали, развеселенные рассказами о балах охотников и нелепом поведении мужчин и женщин, скачущих парами под музыку, о лондонцах, ощупью бредущих сквозь густой туман, и о семьях, купающихся в море в Брайтоне. Они жадно слушали описания несуразных и неудобных одежд, какие носит женщина-ангрези: тесные туфли на высоком каблуке и еще более тесные корсеты, укрепленные стальными пластинками или китовым усом и зашнурованные так туго, что можно задохнуться; турнюры из конского волоса, надеваемые под многочисленные нижние юбки; подушечки из проволоки и шерсти, поверх которых укладываются и закалываются шпильками волосы; шляпки, которые прикрепляются к сему сооружению шпильками же и украшаются цветами, перьями и мехом, а порою даже целым чучелом птицы.
Одна только Анджули-Баи редко подавала голос. Но она внимательно слушала и иногда смеялась, и хотя с виду Аш обращался ко всему обществу, на самом деле все его речи предназначались Анджули. Именно ей он изо всех сил старался угодить и именно для нее описывал свою жизнь в Англии таким образом, чтобы она составила представление о том, что с ним приключилось и как он жил после своего побега из Гулкота.
Для него оказалось на удивление легко говорить вещи, имеющие один смысл для всех, но совсем другой для Джули, которая в силу своего особого знания могла истолковывать его слова так, как никто другой не додумался бы. И зачастую по ее улыбке или едва заметному кивку Аш догадывался, что она поняла намек, пропущенный остальными мимо ушей. Казалось, время повернуло вспять, и они снова, как когда-то в присутствии Лалджи и придворных, разговаривали друг с другом на своем тайном языке, понятном только им двоим. Хотя бы в этом отношении, если не в каком другом, связь, существовавшая между ними в детстве, сохранилась по прошествии многих лет.