Дворец ветров
Шрифт:
Анджули рассмеялась и беззаботно сказала, что никто ее здесь не застанет, а если даже такое и случится, ничего страшного не произойдет.
– Разве не решено, что ты стал нам братом, после того как оказал всем великую услугу, вытащив нас с сестрой из реки и пострадав при попытке спасти от гибели нашего маленького брата? И разве сестре не позволительно навестить больного брата? Особенно если она приходит после наступления темноты, когда не рискует попасться на глаза посторонним, и в сопровождении старой почтенной вдовы.
– Но я тебе не брат, – сердито выпалил Аш. Он хотел добавить, что не желает быть ей братом, но в данный момент подобные слова казались не вполне уместными, и потому он сказал: – Ты рассуждаешь, как ребенок! И будь ты ребенком, я бы особо не волновался, но ведь ты не ребенок. Ты взрослая женщина, и тебе не пристало одной являться ко мне в палатку. Ты должна понимать это.
– Разумеется, – согласилась Анджули, и, хотя Аш не видел ее лица под покровом темноты и чадры, он понял, что девушка улыбается. – Я же не законченная дура. Но если меня застанут здесь, я запросто могу притвориться таковой. Я скажу то же самое, что сказала тебе. Меня, конечно, строго выбранят и запретят мне приходить сюда впредь, но это самое страшное, что может случиться.
– С тобой – возможно, – резко заметил Аш. – Но как насчет меня? Разве кто-нибудь поверит, что мне – или любому другому мужчине, коли на то пошло, – кажется нормальным принимать женщину в своей палатке ночью?
– Но ведь ты не мужчина, – милым голосом промолвила Анджули.
– Я не… Как тебя следует понимать, черт возьми? – осведомился Аш, распаляясь праведным гневом.
– Не мужчина в том смысле, в каком ты имел в виду, – мягко пояснила Анджули. – По крайней мере, в настоящее время. Даже дядя сказал, что ни одна женщина не может опасаться за свою честь в присутствии инвалида, который весь перевязан бинтами, точно цыпленок при жаренье, и не способен свободно двигаться.
– Ну спасибо, – саркастически сказал Аш.
– Но ведь это правда. Вот когда ты выздоровеешь, будет совсем другое дело. А сейчас трудно заподозрить, что ты в состоянии покуситься на мою добродетель, даже при всем желании.
Аш не нашелся что ответить, хотя понимал, что все не так просто и что даже добродушный Кака-джи не отнесется снисходительно к подобному поведению племянницы да и самого сахиба. Однако искушение пообщаться с Джули было слишком велико, и он оставил попытки отослать ее прочь или отговорить от последующих визитов. Той ночью она задержалась у него недолго и не позволила ему отказаться от услуг дай. Она прислала старуху растирать и массировать больного, пока сама ждала снаружи в лунном свете, а потом они двое ушли вместе. И несмотря на старания Гиты, Аш снова провел ночь без сна.
Он не спешил сворачивать лагерь и трогаться в путь, но слишком долгая задержка на одном месте имела свои невыгоды, и не последняя из них заключалась в истощении запасов корма и продовольствия в окрестной местности. Аш не хотел повторения той ситуации, какую застал по своем прибытии в Динагунж. Он понимал также, что продолжительная стоянка такого количества людей и животных неминуемо обернется сильным загрязнением территории, которое вскоре станет весьма ощутимым. Ветер, задувавший к нему в палатку, уже предостерегал о такой неприятности. Однако, покуда они остаются здесь, Джули будет наведываться к нему, а когда они двинутся в путь, встречаться с ней станет труднее. По одной только этой причине Аш отдал бы все на свете, лишь бы задержаться тут подольше, но он не мог пренебречь своими обязанностями по отношению к вверенным его заботе людям и потому на следующее утро обсудил данный вопрос с Мулраджем и сообщил Гобинду, что он вполне готов продолжить путешествие – возможно, не верхом на лошади, а в одной из багажных повозок или на слоне.
Гобинд заколебался, но после короткого спора уступил при том условии, что Пелам-сахиб согласится ехать в паланкине. Аш распорядился насчет этого и приказал оповестить лагерь о намеченном на завтра выступлении.
Такое решение обрадовало всех, кроме младшей невесты, которая всего несколько дней назад жаловалась на бездействие и скуку, но теперь, при виде предотъездной суеты и сборов, вспомнила о том, что ее ожидает в конце пути. С ужасом думая о предстоящем бракосочетании, она рыдала, ломала руки и искала поддержки у сестры, слезно жалуясь, что плохо себя чувствует и не в силах вынести даже мысли о путешествии в душном жарком рутхе.
В тот вечер приема в дурбарной палатке не устраивалось, а позже дай явилась к Ашу одна и, преодолев робость, шепотом сообщила, что Анджули-Баи шлет поклоны и выражает сожаление, что не сможет навестить сахиба нынче ночью и завтра тоже. Однако в течение следующей недели Анджули приходила к нему еженощно, хотя ненадолго и только в сопровождении Гиты, которая делала Ашу массаж, а потом удалялась за пределы слышимости и ждала, пока госпожа и сахиб разговаривали.
Старая дама, возможно, и была туговата на ухо, но на зрение не жаловалась и по причине своих неотступных страхов отлично справлялась с ролью сторожевого пса, поскольку самое незначительное движение привлекало ее внимание. Своим нервным покашливанием она предупреждала, если кто-нибудь подходил слишком близко, и двое в палатке умолкали. Но никто ни разу не помешал им, а слуги Аша, которые никого другого не подпустили бы близко без оклика, привыкли к поздним визитам дай и, зная о чрезвычайной ее робости, не удивлялись, что она приходит с сопровождающей. Они видели, как женщины приходят и уходят вместе, и ни о чем не беспокоились.
Дружеские встречи в дурбарной палатке теперь устраивались не каждый день, ибо после многих часов, проведенных в закрытом рутхе, Шушила зачастую не находила в себе сил для общения. Дороги – там, где таковые имелись, – представляли собой всего лишь ухабистые проселки, и движение по равнине даже казалось предпочтительнее. И на дорогах, и на равнине лежал толстый слой пыли, которая под копытами рысящих волов вздымалась удушливыми облаками и проникала сквозь щели между задвинутыми занавесями рутха, покрывая одежды, подушки, руки, лица и волосы тонкой серой пленкой.
Шушила кашляла и беспрестанно жаловалась на пыль, тряску и неудобства, так что к концу дня Анджули зачастую очень уставала и временами с трудом сдерживала раздражение и подавляла желание задать младшей сестре хорошую трепку. Тот факт, что она ни разу не сделала этого, объяснялся не только любовью и сочувствием к Шушиле, но и многолетней привычкой. Джули с раннего детства научилась держать в узде свои чувства и не давать воли языку. И без всяких жалоб и сетований нести на своих плечах бремя ответственности, какое показалось бы непосильным многим взрослым.
Джули было шесть лет, когда Ашок и Сита бежали из Гулкота, и в течение следующих нескольких месяцев ее положение во дворце оставалось весьма незавидным. Но настал день, когда она волею судьбы сумела успокоить маленькую Шушилу – та истошно вопила уже много часов подряд, поскольку у нее резался зубик, и ее никто не мог угомонить. Вероятно, своим успехом Джули была обязана тому обстоятельству, что взяла малышку на руки как раз тогда, когда та уже вконец обессилела от плача и в любом случае собиралась умолкнуть. Но столь же обессиленные обитательницы занана решили иначе, и Джану-рани, до безумия обожавшая своих сыновей, но нисколько не интересовавшаяся дочерью, небрежно заметила, что в будущем Каири-Баи сможет приносить пользу, приглядывая за своей сводной сестрой.