Дворянство Том 1
Шрифт:
– Встаньте, друг мой, - вымолвил граф, протягивая руку островитянину. Курцио, не чинясь, воспользовался помощью, безмолвно посмотрел на герцога.
– Он оскорбил мою дочь, - повторил в третий раз Вартенслебен.
Курцио посмотрел на Шотана. Теперь все зависло от честолюбия графа и степени его желания подняться выше, чем капитан кавалерийской роты, пусть даже лучшей на восемь сторон света.
– Я… - Шотан дернул кадыком, будто воротник душил рыцаря. Глотнул и скривил губы в некрасивой гримасе. Скульптурно-бледная кожа на лице графа все еще шла красными пятнами.
–
Курцио с мольбой посмотрел на Вартенслебена. Удолар буквально отзеркалил жест Шотана, дернув шеей в удавке скромного воротника, и так же мучительно проговорил даже не по складам, а чуть ли не отдельными буквами:
– Возможно… я был слишком резок. Но моя дочь…
Курцио, понимая, что дорога каждая секунда и надо ковать, пока горит, протянул обоим спутникам ладони, будто предлагая соединиться опосредованным рукопожатием. Пальцы графа и герцога показались островитянину одинаково жесткими и холодными. Шотан выдохнул и, наконец, снова обернулся самим собой – аристократически-бледный, хладнокровно-отстраненный, будто не от мира сего. Только пребывающие в легком беспорядке локоны свидетельствовали о некотором расстройстве души. Самое главное было сказано, перемирие заключено, теперь ступать по тонкому льду оказалось полегче. И граф вымолвил, по-прежнему не глядя на Удолара, но уже заметно тверже:
– Я обвинил вашу дочь в том, что император дурно подумал обо мне, это было… не слишком достойно с моей стороны. Но тем не менее…
Граф позволил незаконченной фразе повиснуть в воздухе, показывая, что конфликт все же до конца не исчерпан.
– Биэль преподает его величеству мудрость правителя, - пробурчал Вартенслебен. – Не вина моей дочери в том, что мальчишка слишком юн и воображает себя рыцарем без страха и упрека. Фонарь нравственности, светоч морали, чтоб его.
– Да, - вздохнул Шотан. – Как правило, это происходит… и проходит… раньше. Ему бы послужить оруженосцем год-другой при достойном кавалере. Обычно такая школа хорошо лечит наивность.
– Господа, - Курцио слегка хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание. – На самом деле пока не произошло ничего необратимого.
– Я отлучен от императора, - огрызнулся Шотан. – Мальчишка не желает меня больше видеть. Это опала. Настоящая и, очевидно, долгая. Вот благодарность за службу!
– Не стоит называть его «мальчишкой» - мягко подсказал Курцио. – Никогда нельзя быть уверенным, что где-нибудь не притаились чужие, неблагожелательные уши.
Удолар молча кивнул, соглашаясь.
– Что же до предмета нашего разговора… Да, это опала, - не стал опровергать Курцио. – И незаслуженная. Но, - островитянин значительно устремил вверх палец, почти как прихожанин церкви Единого. – Оттовио еще молод, он пока не выучил все уроки правителя. И не знает, что некоторые… вольности… лучше простить, ибо настоящая верность для императора стоит превыше всего. Даже закона и правосудия.
– Мне это не поможет, - буркнул Шотан. – Он выразился более чем прямо. Мне запрещено появляться близ него.
– Так и есть. Но… - значительно поднял
Хм… - нахмурился Шотан.
– Да.
– Да, - скупо улыбнулся и повторил Курцио. – Оттовио, наверное, попросту забыл, что граф Шотан это не только человек с титулом, но и его конная рота. Блестящий, верный отряд, который неустанно бдит на страже покоя и безопасности Его Величества.
– Так… - с неопределенной интонацией протянул жандарм. – Ну… да.
– Во-вторых, кто-то должен будет изнурять гетайров Его Величества неустанными воинскими упражнениями. И в-третьих, вам не дозволено разделять общество императора, однако, насколько я понимаю, никакого рескрипта по этому поводу нет. Вам не запрещено исполнять свои обязанности ни устно, ни письменно, так?
– Да, - кивнул Шотан. – Речь шла только о личной опале.
– Замечательно, - Курцио потер ладони совершенно купеческим жестом. – Следовательно, ничего по-настоящему страшного и необратимого не случилось. Наш правитель еще слишком юн и не обтесан ударами судьбы. Он пока не ценит верность в должной мере, но это не свойство души, а временный и поправимый недостаток. Да, мальчишка не желает вас видеть. Но ваши жандармы хранят его. Ваши воспитанники станут его ближайшими спутниками. И наконец, мы, ваши друзья, остаемся при душе и теле господина. Пройдет время…
Курцио улыбнулся, и Шотан в очередной раз подумал, что не боится ничего и никого, но… от доброжелательности островного эмиссара хочется повернуться спиной к стене и достать кинжал. Однако сейчас и еще какое-то время соратники по малому заговору будут скакать в одном строю, сапог к сапогу.
– Пройдут недели, месяцы, и память о страданиях мещанки потускнеет, как бронза без полировки. А тем временем наш император не раз и не два убедится, что для правителя нет ничего ценнее верности… особенно если она прошла суровое испытание царственной неблагодарностью.
– Сломанная кость оказывается прочнее? – вернул улыбку Шотан, и Курцио подумал, что никогда ему не доводилось встречать такого сильного различия между идеально прекрасной формой и черной душой внутри. Но, к сожалению, пока все участники комплота вынужденно гребут одним веслом, а дальше видно будет.
– Именно так. Правители очень любят верность. И особенно любят, если ее хранят, даже когда сам правитель такую добродетель… не проявил.
– Господа, - ощерился в старческой ухмылке герцог, доселе внимательно слушавший диалог. – Кажется, вы упустили еще один аспект.
Курцио и Шотан синхронно развернулись к старику. Улыбка островитянина была сладкой, как яд, Шотана грозной, как удар кинжалом в живот, а кривая ухмылка Вартенслебена казалась просто жуткой из-за старческих, морщинистых словно у покойника губ и стеклянно невыразительных глаз.
– Жалоба, - вымолвил герцог одно лишь слово.
Теперь все три дворянина образовали треугольник с идеально равными сторонами. Они улыбались друг другу и молча кивали здравой мысли, которая приятно разнообразила трудный день и дурную весть об опале графа.