Двуликий Янус
Шрифт:
— От души желаю успеха. Только поскорее бы. — Миклашев вдруг внимательно посмотрел на Скворецкого. — А что вы скажете, если и я кое-что предложу?
— Например? — заинтересовался Кирилл Петрович.
— Ну, сам куда-нибудь съезжу. К тому же академику. А?
— К академику? Нет, пожалуй, вам не стоит. А вообще… Что же, будем иметь в виду и такую возможность. Согласны?
Тепло распрощавшись с Миклашевым, Кирилл Петрович поспешил к директору института. С трудноскрываемым наслаждением и некоторой долей злорадства (было и такое, чего греха таить!) он наблюдал за лицом директора,
Директор института все же не выдержал:
— Товарищ майор, кто все-таки похитил расчеты? Кто? Где они находились?
Кирилл Петрович улыбнулся:
— А что, если я вам скажу, что документов никто не похищал? Никто!
— Не похищал? Вы шутите, а мне, право, не до шуток.
— Нет, не шучу, но, прошу извинить, больше пока я вам ничего не могу сказать. Рано. Расследование еще далеко не кончено. Вы уж наберитесь терпения…
Директор в ответ только вздохнул и даже проводил майора до дверей своего кабинета.
Заехав в наркомат и доложив комиссару о событиях дня, Скворецкий сразу же выехал за город к академику. Миклашев оказался прав: Варламовы действительно были здесь, гостили, как выразился академик, но потом уехали. Куда уехали, ни академик, ни его домашние не знали; полагали — вернулся домой. Ведь ни у кого на даче и в мыслях не было, что профессор и его жена скрываются.
Досадно было чертовски: сперва Зайцева, теперь тут… Опоздали. Но кто мог знать?
Со всей присущей ему энергией Кирилл Петрович взялся за розыск женщины-врача с «рыбьей» фамилией. Что ни говори, но это тоже была ниточка. Тоненькая, а все-таки ниточка.
Глава 17
Прошло уже два дня, как чекисты не выпускали из поля зрения квартиры Бугрова, но все было напрасно: Бугров не появлялся. На третий день туда приехал Горюнов, время от времени покидавший Малявкина.
— Чудно, ребята. Третьи сутки Бугров не выходит. Не проглядели?
Нет, сотрудники были уверены в себе — не проглядели. Бугров из дома не выходил.
Пока Виктор беседовал с товарищами, у того подъезда, где жил Бугров, остановилась карета «скорой помощи». Вслед за ней подошла милицейская машина. Что-то, по-видимому, в доме произошло. Появились любопытные.
Вдвоем с одним из сотрудников Виктор вошел в подъезд. Не трудно было определить, что происшествие случилось в той самой квартире, где жил Бугров: дверь была распахнута, на лестничной площадке толпился народ.
Виктор и его товарищи протиснулись в квартиру; там тоже было людно. Сразу же стало ясно: в квартире случилось несчастье — внезапно умер один из жильцов. Человек одинокий, пожилой. Горюнов охнул: Бугров? Умер? Своей смертью? Что за оказия?
Дверь комнаты умершего была открыта настежь. Милицейские работники выпроваживали посторонних. (Их даже в комнату набралось изрядно.) Времени терять было нельзя: Горюнов решительно шагнул в комнату и предъявил капитану милиции свое удостоверение.
— Если не затруднит, прошу разъяснить, что тут происходит.
Капитан пожал плечами. По его словам, не случилось ничего особенного: обычная смерть. Человек пожилой, сердце. Ну конечно, тревоги, волнения. Война же. Сын единственный погиб на фронте. Еще недоедание…
На вопрос Виктора, можно ли утверждать, что смерть наступила естественным путем, капитан мрачно пошутил:
— Если вы считаете войну делом естественным… А так что? Следов насилия никаких. По убеждению врачей — нашего и «скорой помощи», — сердце. Соседи говорят, постоянно он на сердце жаловался. Особенно последние недели. Без нитроглицерина ни шагу. Вскрытие, конечно, все точно покажет, но вроде бы и так картина ясная.
Что? Когда он умер? Надо полагать, свыше двух дней назад, никак не меньше. (Тут Виктор насторожился: двое с лишним суток назад? Как раз после встречи Бугрова с «Быстрым». Любопытно!)
Почему, если умер двое суток назад, только сейчас забили тревогу? Так это соседи: они сами труп обнаружили только сегодня, ну и давай названивать нам и в «скорую помощь». А так — что? Не выходит Бугров из комнаты и не выходит. Кому какое дело? Кто на работе, кто где, вот соседи и не беспокоились. Сегодня одна из соседок спохватилась: чего это у Бугрова дверь закрыта и закрыта, когда он вроде бы и не выходил? Глянула — дверь заперта изнутри. Она и подняла всех на ноги.
Когда Горюнов спросил, провели ли осмотр комнаты, вещей умершего, капитан даже удивился. Сейчас? С какой стати? Успеется. Комнату опечатаем, поищем родственников и проведем все по всей форме. Капитан явно спешил и с раздражением посматривал на назойливого чекиста, затягивавшего неприятную процедуру. Что ему нужно? Формальности соблюдены, акт составлен, можно забирать труп и опечатывать комнату.
Горюнов, однако, не отступал: он настаивал, чтобы был проведен самый тщательный осмотр. Сейчас. Безотлагательно. Основания у НКГБ к тому есть. Капитан вынужден был уступить.
Еще едва войдя в комнату, Виктор заметил толстую, в клеенчатом переплете тетрадь, лежавшую с края стола. Примерно на середине тетрадь была раскрыта. Мысленно представив себе позу Бугрова в тот момент, когда его настигла внезапная смерть, Виктор пришел к выводу, что тот пытался что-то записать. Первый же взгляд на сделанную в тетради запись подтвердил его предположение: буквы были неровными, разбегались в стороны, последняя строка обрывалась на полуслове.
На раскрытой странице было написано всего несколько слов: «Еще один появился, из той же своры. Что он сказал? Взят. Арестован. Какой-то музыкант. Круг смыкается. Не могу. Нет сил. Костя… Кост… Не мо…» На этом запись обрывалась.
Быстро перелистав тетрадь, Горюнов понял: дневник. И какой дневник! Да, это находка.
Виктору не терпелось тут же, не теряя ни минуты, приняться за дневник, однако ни место, ни время этого не позволяли: капитан милиции торопил с осмотром вещей умершего, то и дело выразительно поглядывая на часы.
Много времени осмотр не занял (вещей у умершего было мало, почти никаких) и все же кое-что дал: в шкафу, в кипе старых газет, был упрятан небольшой радиоприемник. «Ого! — подумал Горюнов. — Это еще откуда? Почему Бугров не сдал приемник? Ведь хранение приемников в военное время — дело наказуемое».