Двуллер-2: Коля-Николай
Шрифт:
– А я и не думала, что ты объявишься… – сказала она. – Считала: молодой парень, освободишься, начнешь новую жизнь.
– Мне без тебя не жизнь… – ответил Грядкин.
– А со мной – жизнь? – вдруг хмуро спросила Ирина. – Ты вспомни – десять лет знакомы, а хоть пятнадцать минут счастья настоящего было у нас на круг? Вот такого, чтобы утайкой тут же слезы не глотать?
– Выходи за меня замуж… – сказал Грядкин.
Она молчала.
– Зачем я тебе такая? – наконец спросила она.
– Люблю… Просто люблю… – ответил он. – Выходи… Выйдешь?
Она молчала. Смотрела
– Да… – ответила она. – Выйду…
Когда она вошла в спальню, лицо у нее было такое, что другие женщины и девчонки, вдруг замолчали, увидев.
– Ирина, ты чего?.. – спросила одна. – Ты умом часом не тронулась? Ты чего улыбаешься?
За эти годы никто не видел улыбки на ее лице.
– Замуж выхожу, девчонки! – ответила она.
– Точно, тронулась девка! – сказала Лариса Степановна, уже год как привезенная сюда же. – Это какой же замуж?! Это кто же объявился?
– Он объявился… – ответила Ирина. – Он.
Глава 4
Известие о том, что одна из них выходит замуж, мигом промчалось по всей женской зоне. Это в мужских зонах свадьбы не редкость, туда с воли приезжают подруги и заочницы, там специально подгадывают так, чтобы можно было сыграть разом две-три свадьбы.
В женской зоне по мужикам оставалось только тосковать. Из мужиков на свидания сюда ездили только цыгане – эти своих не бросали. Русские же мужья забывали своих жен-преступниц еще пока те сидели в СИЗО. Впрочем, большинство русских мужей и сами были зэками: свадьба и семейная жизнь, как и воля, были для них приключением.
На всех работах в лагере были только женщины, даже в кочегарке. Зэчки жили стерильным бабьим царством, видя из мужиков только офицеров да еще охранников на вышках. И те, и другие, были предметами нервного женского веселья, а иногда и игривого шутливого обожания – всегда безответного: офицеры и охрана всяких контактов с зэчками избегали – а ну как прознает про эти особые отношения отдел собственной безопасности, вылетишь с непыльной работы на пинках!
О том, что они женщины, оставалось только напоминать самим себе. Из-за этого в ларьке скупали дорогую косметику и дорогие модные журналы. Бушлаты, юбки и платки – это все было темное, одинаковое, зато можно было побаловать себя колготками и бельем. Время от времени над зоной проносились «эпидемии»: то целыми отрядами садились на диету, то так же целыми отрядами решали бегать по утрам трусцой. Начальницы отрядов хоть и постанывали от этих эпидемий, но разрешали – по-бабьи понимали.
Тоску тела кое-как утоляли здесь подручными средствами – вместо фаллоимитаторов использовали электрические лампочки, выкручивая их отовсюду. А вот от тоски душевной спастись было нечем, разве что верой. Многие начинали молиться, читали Библию, ходили в молельную комнату. Но на исповедь, когда приезжал батюшка, ходили
В женской зоне свадьбу предстояло играть впервые. Ни послужившие уже офицеры, ни посидевшие и поседевшие в тюрьмах зэчки не помнили такого – чтобы к зэчке приехал с воли жених.
Предводительница здешних цыганок Настя, дородная баба лет пятидесяти, с усами и волосами на подбородке, севшая за торговлю героином на много лет, имевшая на своей совести десятки загубленных наркоманских душ, пошла к начальнику колонии и выпросила у него разрешение петь цыганкам на свадьбе. Начальник сначала опасался – еще неизвестно, как расценят в управлении – но потом решился: «Бог с ним, люди же все-таки… – подумал он. – И потом – в первый раз такое, да поди и в последний – когда еще отыщется такой дурак».
Начальник после того, как доложили ему про свадьбу, посмотрел дело Ирины – сидеть ей было еще почти восемь лет. У него было с того дня странное чувство, он все не мог понять: зачем этому парню свадьба? Ждал бы так, а дождался бы – тогда и женись. Или, может, надеются они, что Ирина забеременеет, родит – а там глядишь и будет ей какая поблажка? Но двадцатипятилетний опыт работы за решеткой говорил начальнику, что уловка эта не действует – только тошнее становится бабе: ребенок-то на воле, а она в тюрьме. Начальник вызвал к себе Ирину.
– Доложили мне, что радость у тебя, Радостева… – начал он, усмехаясь получившемуся каламбуру.
– Так точно, гражданин начальник… – ответила Ирина, глядя на него своими глазами, странными и красивыми, с затянутыми к вискам уголками – только эти глаза и остались от всей ее красоты.
– Что ему – невтерпеж? – будто удивился начальник.
Ирина усмехнулась и пожала плечами – мол, мне-то откуда знать.
– Он меня позвал, чего же я буду отказываться. Я женщина холостая, а он говорит – люблю… – ответила она.
– А может, это у вас план такой? – спросил начальник. – Может, вы думаете, если ты забеременеешь, то тебе поблажка будет?
Она не ответила.
– Послушай меня, Радостева… – сказал начальник. – Возьми с собой на свидание противозачаточные таблетки. Забеременеешь, родишь – только тебе же будет тяжелее. Сдохнешь, о ребенке думая. Беременность в тюрьме – не выход, а вход, вход в куда большие проблемы.
Она слушала безучастно.
– Тебе, Радостева, сидеть еще восемь лет, выйдешь, а он уж школьник, и ты ему не мать, а тетка… – говорил он, глядя на Ирину и пытаясь разгадать ее. – Так что смотри, без фокусов. Поняла?
– Поняла… – ответила она. Ирина вспомнила, как была чужой для Мишки, и сердце начало саднить.
– Все равно замуж хочешь?
– Все равно… Не беспокойтесь вы насчет ребенка. Только ребенка нам сейчас и не хватает…
Она усмехнулась так горько, что начальник совсем перестал что-либо понимать. Теперь оставалось поверить только в силу любви.
– Ну давай… – обескураженно сказал он. – Совет вам тогда и любовь…
Офицеры колонии приходили смотреть на Ирину – это ж на ком решил жениться вольный мужик? Одна из женщин-офицеров, осмотрев Ирину, сказала, что принесет для нее платье.