Дьявол на испытательном сроке
Шрифт:
— Иди ко мне, — шепчет он, тянет её к себе, устраивает между расставленных колен, обвивает руками, опускает лицо к её волосам. Агата прижимается к его груди — теплая голубка, тихонько поглаживая его ладонями.
— Как ты? — тихонько спрашивает она. — Джон рассказал про экзорцизм.
— Прости, — шепчет Генрих, — недолго я продержался.
— Джо сказал, что ты молодец, — возражает Агата, — что сам попросил экзорцизм, что выдержал весь ритуал и не бросился на него.
Неожиданно для Миллера как соперника Генриха, но… не так уж удивительно для Миллера как того, кем он
— Я почти придушил его, — бурчит Генрих, — влез в твои документы, кстати, тоже.
Агата замирает, и её сердечко гулко бьётся в ее груди, затем она вздыхает.
— Я не должна этого говорить, — задумчиво произносит она, — но спасибо.
— М? — недоверчиво переспрашивает Генри. — За что, за то, что удержался и не придушил Миллера?
— За это точно… — Агата вздыхает, — не знаю, чтобы со мной было, если бы ты не удержался.
— Почему? — внезапно сиплым голосом переспрашивает Генрих. Сейчас, после экзорцизма, когда демонические чувства отказывают ему, он был как слепой и глухой котенок — и приходится ответы на вопросы получать самым вульгарным образом — задавая вопросы ртом. Она может сейчас ответить, что не хотела потерять Миллера, или может соврать, и Генрих будет вынужден ей поверить. Хотя обычно она ему не врет, разве нет? Разве не это он ценил в ней еще там, на Полях?
— Страшно остаться без тебя, — Агата говорит осторожно, как будто пробирается по топкому болоту, — и я не хочу, чтобы ты вновь испытывал на себе гнев Небес.
В груди растекается что-то теплое, благодарное. Генрих осторожно тянет с её хвоста резинку, распуская волосы, забираясь в них пальцами. Как будто бы тихо, украдкой, но это первая снятая с неё вещь. Хорошо бы, если бы не последняя, но он точно сегодня сам Агату в постель не потащит. Слишком погано на душе, слишком устал, слишком уже хочется её взаимности, её инициативы. Чтобы не чуять это все, не додумывать самому, но ощущать, видеть, слышать…
— Я правильно понял, спасибо ты мне сказала не только за то, что «не сорвался»? — Генрих таки смог сформулировать этот вопрос. Интуиция у него была неплохой, но черт возьми, такой неуверенной без эмпатии-то.
— Я сегодня будто все это пережила заново, — голос Агаты чуть поблек, — страшно и противно, будто наяву встретила Винсента и снова все это… Знаешь, я не уверена, что смогла бы рассказать это тебе сама. И получается, что теперь не надо. Ты знаешь. И можешь сам решить, нужна ли я тебе… такая.
— Такая глупая? — Генрих смеется, беззвучно целуя её в висок. Кажется, между ними трепещет воздух. Какая такая? Из-за одного урода в её смертной жизни она теперь будет считать себя порченной абсолютно для всех?
Ему хочется сказать, что он будет стараться защитить её от всего — и от себя в том числе, но кажется, сейчас это не нужно. Агата находит его губы своими, касается их своим восхитительным язычком, заставив его сердце замереть посреди сложного кульбита. Он с подлинным наслаждением отвечает на её поцелуи, и ему кажется, что он пьет мелкими глотками солнце.
Он остается верен намерению прислушаться к ней, было интересно, насколько далеко она захочет зайти сама — в принципе, его бы устроило,
— Ай-яй-яй, соблазняют, — ухмыляется Генрих, ловя ее ладони, заставляя её замереть.
— Ты злишься? — тихо спрашивает Агата. Будто расстроенно…
— На себя разве что, — Генрих пожимает плечами, — слишком многое понял не так.
— И ты… — Агата смущённо заглядывает ему в лицо, — ты хочешь?
— Тебя-то? — Генрих касается пальцами её губ, — а что, есть сомнения?
Это был вообще не тот вопрос. Тот бы звучал «насколько сильно он ее хочет», и ответ бы включал не одно слово «очень». Так-то сдвинуть бы её ладонь пониже, чтобы ощутила, как уже прилила к его члену кровь, но нет, слишком быстро, слишком пошло, он может себе позволить не торопить её. В конце концов, она уже здесь и уходить не собирается.
— Ты вообще в порядке? — касаясь губами нежной кожи на ее скуле, медленно спускаясь поцелуями ниже, шепчет Генрих. Вдыхает её запах, дышит им — сейчас, после экзорцизма, когда мир поблек и истончился, даже легкий аромат её кожи уже будоражит его кровь.
Девушка беспокойно завозилась. Нет, до «в порядке» ей было явно не близко.
— Было страшновато спать одной, — тихо отзывается она, — да и сейчас тревожно, но с тобой спокойней.
Это кажется немалым достижением. В страшный момент она предпочла его Миллеру, хотя тот наверняка пробовал подставить свое «дружеское» плечо. Черт возьми, почему хочется улыбаться как довольному идиоту от одной банальной мысли, что спать Агата предпочитает в его, Генриха, постели.
— Я думал, тебе будет хуже, — тихонько замечает Генрих, потихонечку раскаляясь от её близости, от теплового медового запаха волос, от тонких пальцев на своем животе, — точно не ждал, что ты ко мне придешь, да еще и захочешь…
— Знаешь, я сама так думала. Что будет хуже, что не приду, что точно не захочу, — Агата тихонько вздыхает, и её пальцы сдвигаются чуть ниже, ближе к паху. Кажется, теперь уже она его дразнит. Испытывает на прочность.
— Но ты здесь… — задумчиво замечает Генрих, тоном намекая, что ему не ясно, почему это происходит. В конце концов, он уже понял, что конкретно её задело в словах Миллера, но это её «Не хочу» по-прежнему неприятно покалывало.
— Генри, — чуть возмущенно фыркает девушка. — Да! Я здесь. Я тебя хочу. Мне с тобой хорошо, а без тебя плохо. Доволен?
— Безумно, — что-что, а вербально Агата сегодня либидо Генриха удовлетворила сполна. Даже больше, чем удовлетворяло его чутье. Хотя кажется, сегодня и сама Агата неожиданно откровенна, все то, что обычно из неё приходится тянуть многими усилиями, многими ласками — сегодня она говорит сама, видимо, её чувства все еще не улеглись.
— Я все-равно не смогу относиться к нему… — Агата нарочно выделяет слово нажатием голоса, — так же, как к тебе. Я вообще ни к кому не смогу относиться так же, как к тебе.