Дьявол Шарпа
Шрифт:
Плотники опять простучали днище и пришли к неутешительному выводу. Брюхо красавца-фрегата, гордости испанского флота, прогнило! Медные листы, защищающие древесину, отвалились, и доски побил морской червь. Сотрясение от взрыва «Мэри Старбак» довершило дело, превратив правый борт в одну сплошную дыру.
— Листы отпали, и никто не заметил? — кипятился Кокрейн, — Да как такое возможно?
Возможно или нет, но зловонное тёмное нутро корабля наполняла вода. Клацали помпы, свободные от работы обитатели корабля, образовав живую цепь, вёдрами вычёрпывали солёную влагу. Чтобы облегчить «Эспириту Санто» за борт отправили пушки (не тронули только два кормовых орудия. Они стояли в каюте Ардилеса, а Кокрейн беспокоить его не хотел). Все эти меры мало помогали, и адмирал тайно приказал укомплектовать шлюпки провизией и пресной водой.
— Из тех, кто сейчас на борту, лодки могут взять лишь половину. — поделился шотландец с Шарпом, — А нам всем придётся тонуть.
Крысы, чувствуя приближающийся конец «Эспириту Санто», покинули трюм и безбоязненно сновали по верхним палубам, пугая в каютах детишек и их матерей.
На пятый день, когда океан плескался у самых шпигатов, Кокрейн решил наложить второй пластырь. На сей раз заплатка должна была покрыть большую часть днища правого борта. Уставшие, промокшие, голодные мужчины возились долго, зато вскоре после того, как управились, сияющий плотник появился из трюма и торжественно объявил, что уровень воды там начал уменьшаться. Радоваться сил уже ни у кого не было.
Многие придерживались мнения, что единственный выход — попытать счастья на побережье (авось, удастся добраться до какой-нибудь бухты), но Кокрейн считал иначе и на шестой день направил «Эспириту Санто» в открытое море.
Жизнерадостность адмирала за последние дни несколько поблекла из-за усталости и пустого желудка. Голодны были все. Провиант хранился в трюме, и после взрыва то, что не сожрали крысы, уничтожила морская вода. Выручали до поры до времени куры, свиньи и овцы (клетки которых усердно чистил Шарп ещё полторы недели назад), но живности было мало.
Умирали раненые. Когда очередного покойника переваливали через борт, ткань его импровизированного савана порвалась. Ядро, положенное, чтобы препроводить усопшего на дно, выпало, и труп долго ещё болтался в волнах позади фрегата, словно напоминая с издёвкой своим ещё живым товарищам, насколько медленно их лохань плывёт. В сумерках мертвецом поужинала чёрно-белая морская зверюга с зубами-пилами. Шарп этого не видел, и рассказы о чудище воспринял с недоверием. Кокрейн же, напротив, содрогнулся, пояснив:
— Касатка. Опасная бестия.
Кое-кто из парней клялся, что появление касатки сулит беду. Будто накликали: к вечеру стало ясно, что вёдра и помпы проигрывают борьбу с океаном. «Эспириту Санто» погружался опять.
Все выкладывались на полную катушку, но больше других старались шельмы Кокрейна. Странная была компашка: креолы, метисы, испанцы, ирландцы, шотландцы, англичане, американцы и парочка французов. Они являли собою живое доказательство правоты Наполеона, рассуждавшего о разбросанных по свету людях войны, ищущих вождя, что соберёт их вместе и поведёт на штурм цитаделей мещанского благополучия. Бойцы Кокрейна были похожи на него самого: то же неистовство в драке, то же сумасбродство.
— За деньги сражаются. — просветил Шарпа адмирал, — Некоторые (совсем мало) — за свободу страны, но прочим плевать, за кого обнажать клинки, абы деньги платили. Потому-то я и облизываюсь на Вальдивию. Без денег мои проходимцы разбегутся.
С утра небо кропило медленно тонущий кораблик промозглым дождиком. Плотники в один голос уговаривали Кокрейна спешить к берегу, и тот готов уже был согласиться, как вдруг фортуна подмигнула выбившимся из сил морякам одиноким парусом на севере.
— Самое время хорошенько помолиться. — сказал матрос-ирландец Харперу.
— Зачем? — для Харпера парус означал помощь.
— Если корабль испанский, нам — крышка. Первый же их залп утопит нашу посудину, а тех, кого подберут, или повесят подсушиться на реях, или отвезут в Вальдивию под дула расстрельной команды. Эх, чуяло моё сердце недоброе… Сидел бы сейчас в Боррисе и в ус не дул.
Кокрейн взлетел на салинг фок-мачты и раскрыл подзорную трубу. Минуту (многим стоившую седых волос) он молчал, затем опустил трубу и победно провозгласил:
— «О’Хиггинс», ребята! «О’Хиггинс»!
Ему ответило ликование столь бурное, будто сами ангелы небесные сошли с небес ради спасения несчастных насельников «Эспириту Санто».
Флагман нашёл своего адмирала.
Первым делом на «О’Хиггинс» баркасами переправили пленных: команду фрегата во главе с Ардилесом и пассажиров. Для мужчин натянули сетки, женщин с детьми пришлось обвязывать верёвками и опускать в лодки по одиночке. С флагмана баркасы везли на «Эспириту Санто» продовольствие, воду и моряков. Доставили также две переносные помпы, сразу же пущенные в ход. Полная сил смена и дополнительные насосы вдохнули в несчастное судно новую жизнь.
Вместе с фрегатом ожил и Кокрейн. Он суетился, приветствуя на борту «Эспириту Санто» матросов с «О’Хиггинса», кричал: «Ура!», когда заработали помпы, но, в конце концов, успокоился, обзаведшись бутылкой и сигарой. Шарп составил ему компанию.
— Признайтесь, Шарп, — рыжий дружелюбно предложил ему вина, — За что вас так невзлюбил Батиста? Не с трупом же дона Блаза ворюге было жаль расставаться?
— Да нет. — неохотно протянул стрелок, — Я вёз послание к повстанцам.
Кокрейн поперхнулся:
— Вы — что?
— Послание вёз к некоему подполковнику Чарльзу. Он вам известен?
— Известен? Он-мой друг. Бог мой, да он — единственная живая душа в Сантьяго, которой я могу доверять. Что было в письме?
— Не имею ни малейшего понятия. Оно было шифрованным.
С лица Кокрейна сбежали краски:
— От кого письмо?
— От Наполеона.
— Боже мой! Боже мой! Письмо у Батисты?
— Да.
Кокрейн выругался.