Дьявольский рай. Почти невинна

Самарка Ада

– Это такое классное место. С твоими пластунскими талантами ты, быть может, и обнаружила... – Он волновался.

Это было так же очевидно, как и моя собственная потерянность относительного того, что мне от него, в конце концов, надо.

Шли недолго. На каждой узенькой тропинке он пропускал меня вперед. Это было само по себе как-то очень сексуально: красивый галантный мужчина с ровной спиной, шустро отступающий в сторону, придерживая ветви над моей головой.

Место было около бывшего Юсуповского поместья – моего любимого трехэтажного дома в викторианском стиле под рыжей марсельской черепицей. С одной стороны, он казался совсем небольшим, но, благодаря хитрой

планировке, там возникали все новые закутки и дворики, фонтанчики и террасы. Само здание было теперь «первым корпусом», куда в просторные люксы селили самых обеспеченных и высокопоставленных отдыхающих.

Найти наш укромный дворик просто так, гуляя по парку, было невозможно. Он находится за восточным крылом, скрытый от посторонних глаз высокими зарослями, и пробраться к нему можно лишь по узкой, сильно заросшей тропинке, которая берет начало где-то в ста метрах от самого здания и потом плавно поднимается к уровню второго этажа. Там, где дом прислоняется к холму, и образовалась небольшая терраса, с высоким пыльным готическим окном, через которое был виден какой-то хлам: сваленные друг на дружку столы с инвентарными номерами, кресла, доски и карнизы. Гепард сказал, что за все время, сколько он сюда ходит, в этом окне еще ни разу никто не появлялся.

Под противоположной окну стенкой стояла старая парковая скамейка. На нее-то мы и сели, в напряженном молчании. Он просто взял мою руку и стал нежно гладить каждый пальчик, потом наши локти соприкоснулись – сначала волосками, а потом предплечьями. Потом он тихо гладил меня по плечам, и с каждым его движением сковывающий меня ужас постепенно улетучивался. Мне дышалось легко, и, по мере того, как волнение отступало, в мозгу появлялась удивительная трезвая ясность.

– ...человек, вступающий в противоречие с окружающим миром, стремящийся прагматично вычислить свою судьбу, подобен зверю, пытающемуся насытиться, пожирая свои внутренности. Возмущения и вибрации, искажающие карму, возникают перед ними в виде новых, неожиданных и все более непреодолимых препятствий. Вся жизнь уходит на эти тщетные попытки взломать, прорваться, уничтожить...

А он все гладил и гладил, в буквальном смысле втираясь мне в доверие. Потом, в самое ядро самого выгодного момента, приняв решение за меня, потянулся к моему лицу, и мы начали целоваться. Медленно, исследовательски, до приятного онемения питаясь друг другом. Да, борьба бесполезна и битва проиграна... ведь это известно так же хорошо, как и то, что сегодня вечером я буду не ходить, а летать, и всех будет злить сияние, исходящее от моего тела. А завтра я свернусь жалобным калачиком, изнемогая от невозможности получить свою дозу этого несинтетического наркотика. Боже мой... и мне ведь еще нет четырнадцати!

Оторвавшись от моих губ, он начал осторожно гладить меня уже не по плечу, а по самой майке. Заметьте, именно по майке, не делая никаких легких нажимных манипуляций в соответствующих местах.

– Какие у тебя прикосновения... – чего-то другого я сказать не могла. Он втирался, Господи, просто втирался в мою душу!

– Ну конечно... – довольно небрежно ответил развратник.

– Жалко, что музыки нет.

– Пускай она играет у тебя в голове. Расслабься... – Рука уже игнорирует майку и, играя в ее отсутствие, разговаривает с моей грудью. Я проваливалась в эту знойную пропасть, и выбраться у меня не было никаких шансов.

– Расслабься, прошу тебя. Тебе ведь так хорошо... тебе ведь больше ничего не надо. Отсеивай все лишнее... не думай ни о чем...

Я чувствовала, как щеки наливаются румянцем, а веки делаются тяжелыми, и все тело будто меняет форму, где-то укорачивается, а где-то, наоборот, – вытягивается, как меняются хвосты и крылья у самолетов перед взлетом и во время посадки.

Я была как желе, и скоро, Боже, как скоро мило любующийся мною дегустатор начнет его пожирать. Неужели он начнет уплетать меня, не оставив и тени той нежности, какую мы испытываем теперь?

Чтобы хоть как-то показать, что я не сдалась и даже не думаю сдаваться, я затянула разговор, сбивчивый и сладковатый, про несуществующую Компанию, про Эдика (см. Tag Sieben) и про его квартиру, где есть огромный голубой ковер и комната в японском стиле, и телеэкран на полстены. Потом очередной вздрагивающий вздох оборвал этот бессмысленный монолог, и, улыбнувшись мне сквозь марево моих опущенных ресниц, Альхен сказал:

– Надо же, как быстро ты возбуждаешься...

– Угу...

Начал вытаскивать майку из шорт. Это только он умеет расстегнуть одну лишь пуговицу и этим самым приблизить свою часто дышащую жертву на полшага к оргазму. Каждое его движение словно оплетено особым позванивающим волшебством. Я хотела было сопротивляться, но ничего не вышло, и весь мой организм яростно тянулся к этим теплым проворным рукам. Он скользнул пальцем по все еще прикрытой груди.

Больше всего меня будоражило то, что я полностью нахожусь в его власти. Он – такой большой, такой совершенный, с таким идеальным тембром голоса был для меня олицетворением самой сокровенной мечты.

Потом одним точным движением майка была устранена.

– На груди пушок... – Улыбка умиления. Такой близкий физически, для меня он был по-прежнему недосягаем. Я же не знала про него ничего. Только то, что наши жизненные параллели никогда больше не пересекутся.

А пока, словно застывшее изваяние, словно нависшая над добычей кобра, мой Альхен, с ладонями в двух миллиметрах от пушка на моей груди... безмолвный... и только лишь глаза и легкое горячее подрагивание пальцев говорят о той страсти, проснувшейся в его теле (пишу, как бульварная романистка).

– Поцелуй мою грудь, – хрипло попросила я. Маленькие серебристые звездочки заструились, обгоняя друг дружку, по всему телу.

– Да... да... да... – Этот бархатный шепот, еще раз подтверждающий потерянность моей ситуации.

– Не спеши. Запомни, никогда не нужно спешить. Расслабься... Для тебя время остановилось. Не думай ни о чем. – И он положил мою руку на место, расположенное чуть выше его прикрытых шортами бедер. Находясь на вершине его распустившейся силы, я, тем не менее, никакой активности не проявляла. Непосредственно неполовой контакт с этой частью мужского тела вызывал у меня состояние, близкое к предкорабельной тошноте, когда, стоя на причале, смотришь на пляшущий по волнам катер, на борт которого нужно скоро ступить, и чувствуешь, как желудок начинает сворачиваться в тесный клубочек.

Тут же заметив и оценив степень охлаждения, он, не прекращая гладить меня, затеял мягкий и тихий разговор.

– ...восемьдесят девятый, это был мой год. До этого я приезжал сюда просто так... жил себе в гамачке... тихо, спокойно... а потом, сразу после моего дня рождения, произошел полный отрыв. То есть, я полностью изменил свою жизнь... знаешь, коренной переворот, как революция... да, это был мой год.

– Что, и ты правда жил в гамаке? Помню, что папаша тебя просто боготворил!

– Да... но я сознательно выбрал тебя, а не его. Твой отец – замечательный, умный и начитанный человек, прекрасный собеседник, но когда стало ясно, что пора выбирать, я выбрал тебя.