Дыхание розы
Шрифт:
— Я уверена, что Христос рожден девственницей.
Лицо Флорена слегка исказилось от недовольства. Он продолжил:
— Верите ли вы в католическую святую Церковь?
И вновь ей требовалось в точности повторить слова Клемана, не допускавшие невыгодного для нее толкования.
— Никакой другой Церкви, кроме католической святой Церкви, не существует.
— Думаете ли вы, что Святой Дух происходит от Отца и Сына, как считаем мы?
Клеман зачитывал ей тот же самый вопрос, она помнила это так отчетливо, словно все происходило вчера. Большинство обвиняемых совершенно искренне отвечали: «Я так думаю». И тогда сеньор инквизитор утверждал, что они играли словами, как убежденные еретики, что на самом деле их ответ означал «да, я думаю, что вы так считаете», хотя бедняги имели в виду совсем другое.
— Совершенно очевидно, что Святой Дух происходит от Отца и Сына.
Флорен задал еще несколько вопросов, пока не понял, что таким способом он не заманит ее в ловушку. Недовольным тоном он бросил, ни к кому не обращаясь:
— Я вижу, что мадам де Суарси хорошо усвоила урок.
Аньес возразила, прежде чем ее заставили замолчать:
— О каком уроке вы говорите, сеньор инквизитор? По-вашему, вера Христа подобна уроку, который заучивают, словно алфавит? Она рождается в нас, вместе с нами. Она — это мы сами. Она освещает нас и проникает в нас. Неужели вы ее выучили, как другие учат на память рецепт из мясной книги? Я вся дрожу при этой мысли.
Лицо инквизитора стало пепельно-серым. Он крепко сжал челюсти. Его глаза, столь нежные, засверкали убийственной ненавистью. В голове Аньес мелькнула мысль, что он ударил бы ее, если бы они были наедине.
Брат доминиканец, задававший ей вопросы, смущенно закашлялся. Она преодолела целый этап, и Флорен не простит ей этого. Но вместе с тем она выиграла немного времени. Сама не зная почему, она полагала, что главное — это продержаться как можно дольше.
Флорен, изо всех сил пытавшийся взять себя в руки, велел отвести Аньес в камеру. Спускаясь в свой повседневный ад, она постоянно твердила про себя: «Знание — это власть. Это оружие, от которого невозможно найти защиту, мой милый Клеман».
Когда стражник втолкнул Аньес в камеру, когда тяжелая дверь застенка захлопнулась, она упала на колени и сложила в молитве руки, пытаясь понять, откуда она взяла силы держаться столь стойко, не опуская головы.
— Клеманс, мой нежный ангел, спасибо.
В процедурном зале Флорен метал громы и молнии. Инквизитор не мог понять, как неделя молчания и лишений, которым он подверг свою жертву, не отняла у нее последние силы. Эта женщина чуть не заронила семена сомнения и выставила его на посмешище перед двумя его братьями. Он ненавидел Аньес и — как был вынужден признать — начинал бояться ее.
Едва Аньес вышла, как он попытался восстановить свое положение, сказав взволнованным тоном, в котором сквозила печаль:
— Столь бойкий язык служит бесспорным свидетельством извращенного, бесчестного ума и лучше, чем любой донос, доказывает, что обвиняемая погрязла в ереси. Нам известно, что потерянные души умеют защищаться и изощренно хитрить благодаря усвоенному ими ложному учению. В этом особенно преуспевают женщины в силу своей пагубной натуры и свойственному им краснобайству.
Мэтр Готье Рише, нотариус, кивнул головой в знак согласия. По мнению нотариуса, лживая и расчетливая природа женщин позволяла дьяволу превращать их в своих пособниц с удивительной легкостью. И все же у Никола Флорена было ощущение, что его страстная речь лишь наполовину убедила доминиканцев, призванных в свидетели. Особенно брата Жана, ни разу не открывшего рот. К тому же его взгляд все время ускользал от взгляда инквизитора.
Брат Ансельм нежно проворковал:
— Мессир инквизитор, брат мой, давайте вернемся к обличительному свидетельству юной Матильды де Суарси.
— Действительно, обличительному, — согласился Флорен, которому понравилось такое прилагательное. — Мадемуазель Матильда говорит в нем…
— Брат мой, чтение свидетельства лучше просветит нас, — прервал инквизитора Жан де Риу, впервые подавший голос.
Флорен искал в его тоне недоверие, замешательство или, напротив, потворство, но не заметил ничего, что могло бы помочь ему понять состояние духа своего свидетеля. К ярости, охватившей инквизитора во время допроса Аньес, прибавилось новое беспокойство. Присутствие свидетелей-священнослужителей, принадлежавших к одному и тому же ордену, было лишь пародией на правосудие. Флорен не помнил ни одного процесса, на котором они выражали несогласие с инквизитором. Впрочем, по этой самой причине он отстранил свидетелей-мирян. Но в этом брате Жане де Риу, которому к тому же перевалило за сорок, все было подозрительным и вызывало у него тревогу: его внимательное молчание, спокойствие, ускользающий взгляд и даже на удивление сильные руки для человека, не привыкшего заниматься физическим трудом. Более того, казалось, что брат Ансельм де Юрепаль при каждом случае искал у него одобрения.
Флорен одернул себя: неужели опять начались его «девичьи» страхи? Нет же, просто эти два идиота всерьез принимали отведенную им роль, но он заставит их проглотить наживку. Флорен подошел к столу, вытащил из маленькой стопки свидетельство Матильды де Суарси и начал читать:
— Я, Матильда Клеманс Мари де Суарси, единственная дочь мадам Аньес де Суарси…
Флорен не заметил, как Жан слегка подмигнул Ансельму, и тот сразу же прервал чтение:
— Помилуйте, дорогой брат инквизитор… Мы умеем читать. Было бы весьма желательно, чтобы мы ознакомились в молчаливом раздумье со строками мадемуазель де Суарси, чтобы тщательно взвесить их смысл.
Флорен чуть не лишился дара речи. Что, эти два грубияна ставят его слова под сомнение? Брат Ансельм продолжал настаивать:
— Эта девочка еще не достигла совершеннолетия, не так ли?
— Она скоро будет совершеннолетней, через год. Так или иначе, но свидетельства детей против родителей допускаются и даже приветствуются, невзирая на возраст ребенка. В самом деле, кто может лучше оценить извращения, чем те, кто сталкивается с ними и страдает от них ежедневно?
— Да, верно, — согласился доминиканец, протягивая руку.
Флорен неохотно подчинился и отдал ему донос. Брат Ансельм внимательно прочитал донос и передал его брату Жану. Невозмутимость доминиканца, его бесконечная медлительность действовали Флорену на нервы. Наконец, доминиканец поднял лицо и равнодушным голосом сказал:
— В этих словах есть все, чтобы вынести приговор, больше не заслушивая обвиняемую.
Инквизитор почувствовал облегчение и улыбнулся:
— А разве я вам об этом не говорил? Она виновна. Мне больно об этом думать, но я сомневаюсь, что ей было даровано спасение.