Дым от листьев
Шрифт:
Она доставала здоровенного белого краба, видимо, только что выловленного, из ящика, с треском отрывала клешни и рубила их на столе ударами тяжелого ножа. Клешни получались пустыми внутри, как тростник. От огромного краба оставалась щепотка мяса и горка пахнущего морем мусора.
Наконец Камила закончила, смахнула ножом мусор под стол и сняла фартук. Мне показалось, судя по животу, что она беременна. Девушка попросила взять корзину с мясом и помочь отнести в ресторан наверху. Она указала на холмы перед нами, где шпиль собора поднимался из тумана. Корабль на волне. Где-то там били в барабаны.
С корзиной в руках я следовал за девушкой по длинной лестнице наверх. Над заборами распустились жасминовые кусты. Низкие крашеные лачуги с грубой отделкой громоздились друг на друге, и повсюду между ними разбегались узкие лестницы, улицы бесконечно ветвились, то спускаясь, то поднимаясь.
При нашем приближении с дороги вставали худые собаки и провожали нас, поворачивая головы, в точности как те собаки на стенах. Потом бледный свет в тумане очертил два или три силуэта. Постепенно их становилось все больше – худощавых и высоких. Мы поднимались выше, и отовсюду к нам присоединялись черные мужчины в костюмах.
– Почему они идут за нами? – спросил я у Камилы.
– Не бойся. Я буду сражаться за тебя, – она рассмеялась и показала мне свой бицепс.
Я хотел спросить, по какому случаю люди так разодеты, но на самом деле меня волновал другой вопрос, который я не решился задать. Я был уверен, что там, в тумане, собаки превратились в людей.
Мы подошли к деревянной кабинке, и служащий открыл перед нами двери. Пол устилал мягкий ковер. Следом в кабинку вошли гаитяне, прижав меня к Камиле. Она помогла мне опустить корзину так, чтобы та не упиралась ей в живот, и ее ладони легли сверху на мои. Внутри пахло лакированным деревом, и сюда примешивались запах из корзины и марихуана, которой несло от гаитян. Как пахли убранные волосы Камилы, при таких обстоятельствах я мог только догадываться. Вагонетка качнулась и поехала на железных рельсах наверх.
– Ты слишком мягок, – сказала мне моя спутница, – я хочу, чтобы ты иногда показывал зубы и когти.
Кабинка остановилась, точно так же служащий открыл двери, и мы вышли на площадь перед собором, где нас сразу окружили жонглеры, барабанщики, отбивающие ритм, трубачи и женщины в широких юбках и волчьих масках, которые забирались на машины и танцевали, топая босыми ногами. Я снова ощутил острый запах марихуаны, смешанный с жасминовым ароматом.
Камила дотронулась до моей руки и кивнула на узкий проулок. Мы вошли в него, спугнув женщину из карнавального шествия, поправлявшую юбку. Камила постучала в дверь, выглянул мужчина и забрал у меня корзину. Девушка предложила мне сесть на ящики из-под пивных бутылок. Карнавальное шествие уже двигалось дальше, наверх, и музыка теперь слышалась в отдалении.
– Откуда у тебя этот след от зубов? – спросила Камила. Я в подробностях описал ей весь эпизод с Миртой.
– У этой сучки явно не хватает конфеток в коробочке, – мы оба посмеялись над этой фразой. – Но она права, прошлое кусает тебя за шею.
Перемена в ее голосе была подобна дыханию ледяного ветра. Я не знал, что и ответить. Камила, кажется, понимала мои чувства и, смягчившись, заговорила сама.
– Расскажу тебе короткую гаитянскую сказку. В дом одного злого плантатора пробрался птицеед и укусил девочку, дочь хозяина. Слуги изловили паука и прибили к притолоке. Дочери вызвали врача, но он не смог помочь – малышке не становилось лучше, и она кричала от боли. Тогда позвали другого врача, но и тот не знал, что с ней делать.
Так продолжалось несколько дней, и паук все висел, пригвожденный к двери. Плантатор не позволял слугам снимать его. Наконец к хозяину обратился один старик и убедил его, что пленника нужно освободить. Когда это было сделано, паук умер, а девочка перестала кричать и умерла следом.
– Ты напоминаешь отца этой девочки. Он хотел, чтобы паук испытал ту же боль, которую испытывала его дочь.
Камила была права. Она словно видела меня насквозь.
Она рассказала, что эта история произошла на плантации, куда ее увезли в детстве. Она жила в доме, где держали рабов, и ухаживала там за собаками. Хозяин был жестоким человеком, и на него работал отряд головорезов с мачете, но однажды Камиле удалось сбежать.
Вечером она пробралась в рощу эвкалиптов. Удаляясь от горящих окон дома, девочка заметила, что среди сумерек и листвы стоит человек. Он был неестественно огромного роста. Подойдя ближе, она увидела, что это повешенный гаитянин.
На рассвете она как-то прокралась в кузов машины продавца крабов. Бедняга перепугался, но посчитал ее появление под брезентом знаком судьбы.
Камила сказала, что готова показать свое колдовство, и я пошел следом за ней в переулок. Снова лестницы ветвились и разбегались, их ступени разваливались в корнях цветущих акаций. Повсюду зажглись фонари, над нашими головами сплетались провода и телефонные кабели. Мы вышли на широкую улицу, ведущую к морю. В порту плыли огни. К нам вновь стали приближаться звуки барабанов и труб. Камила вдруг обернулась ко мне:
– Когда находишься рядом с тобой, – Камила взяла мою ладонь и прижала к низу живота, – возникает это чувство, оно тянет и поет, но иногда от него цепенеешь. Ты не знаешь об этом, потому что совсем не живешь телом.
Я спросил у Камилы, что означает жить телом.
– У тебя все концентрируется либо в голове, – она ткнула меня пальцем в лоб, – либо в твоем дружке, перетекает, как в песочных часах.
Мы побежали рука об руку вниз по улице и догнали толпу, танцующую и бьющую в барабаны. Мы присоединились к ним, и ритм овладел нами. Мы были среди людей, но оставались вдвоем, не думая ни о чем, просто кидая тела навстречу ударам по мембранам из коровьих шкур, до предела, тяжело дыша, но через минуту обнаруживая, что есть силы танцевать еще и еще.
Камила, вся вспотевшая, обняла мою шею руками. Ее грудь заходилась от глубокого дыхания. Ее черные, с синим блеском волосы пахли горелым маслом и сажей. Она взяла меня за руку, проведя сквозь толпу, и мы шагнули в какую-то дверь, оказавшись в полной темноте.
Постепенно мои глаза привыкли. Коридор петлял, и барабаны удалялись, пока совсем не затихли. Я почувствовал беспокойство, но Камила продолжала вести меня за собой.
Мы проникли во внутренний двор, посередине которого помещался круг едва тлеющих углей. Камила усадила меня возле очага, а сама раздула угли.
Девушка водила кочергой, то ли случайно, то ли намеренно рисуя ею узоры, напоминающие змеиную кожу. Затем она сломала сухую щепку и дала мне понюхать древесину на сломе. Я узнал запах эвкалипта.
Камила стянула платье через голову, оставшись полностью голой, и велела мне снять одежду. Она взяла в руки длинную курительную трубку и, подобрав маленький уголек щипцами, поднесла его к чашечке и раскурила ее. Камила задержала дым во рту и медленно выпустила, а потом передала трубку мне.
Дым был горячим и горьким, и я сразу закашлял. Она потребовала закрыть глаза. Я слышал ее шепот, словно она говорила над самым ухом. Что-то вспыхнуло в голове, и, с закрытыми веками, слова, которые шептала Камила, виделись мне тающими в воздухе, будто петлями дыма. Я не понимал, что она говорит. Возможно, это был креольский.