Дым
Шрифт:
– Да.
– Вы с ней здесь познакомились?
– Нет; я ее давно знаю.
– Какая она красивая!
– Заметила ты ее туалет? – вмешалась Капитолина Марковна. – Десять семейств можно бы целый год прокормить на те деньги, которых стоят одни ее кружева!
– Это с ней шел ее муж? – обратилась она к Литвинову.
– Муж.
– Он, должно быть, ужасно богат?
– Право, не знаю; не думаю.
– А чин у него какой?
– Чин генеральский.
– Какие у нее глаза! – проговорила Татьяна. – И выражение в них какое странное: и задумчивое,
Литвинов ничего не отвечал; ему казалось, что он опять чувствует на лице своем вопрошающий взгляд Татьяны, но он ошибался: она глядела себе под ноги, на песок дорожки.
– Боже мой! Кто этот урод? – воскликнула вдруг Капитолина Марковна, указывая пальцем на низенький шарабан, в котором, нагло развалясь, лежала рыжая и курносая женщина в необыкновенно пышном наряде и лиловых чулках.
– Этот урод! Помилуйте, это известная мамзель Кора.
– Кто?
– Мамзель Кора… Парижская… знаменитость.
– Как? эта моська? Да ведь она пребезобразная?
– Видно, это не мешает.
Капитолина Марковна только руками развела.
– Ну ваш Баден! – промолвила она, наконец. – А можно тут на скамейке присесть? Я что-то устала.
– Конечно, можно, Капитолина Марковна… На то и скамейки поставлены.
– Да ведь господь вас знает! Вон, говорят, в Париже на бульварах тоже стоят скамейки, а сесть на них неприлично.
Литвинов ничего не возразил Капитолине Марковне; он только в это мгновенье сообразил, что в двух шагах оттуда находилось то самое место, где он имел с Ириной объяснение, которое все решило. Потом он вспомнил, что он сегодня заметил у ней на щеке небольшое розовое пятно…
Капитолина Марковна опустилась на скамейку, Татьяна села возле нее. Литвинов остался на дорожке; между им и Татьяной – или это ему только чудилось? – совершалось что-то… бессознательно и постепенно.
– Ах, она шутовка, шутовка, – произнесла Капитолина Марковна, с сожалением покачивая головой. – Вот ее туалет продать, так не десять, а сто семейств прокормить можно. Видели вы, у ней под шляпкой, на рыжих-то на волосах, бриллианты? Это днем-то бриллианты, а?
– У ней волоса не рыжие, – заметил Литвинов, – она их красит в рыжий цвет, теперь это в моде.
Капитолина Марковна опять руками развела и даже задумалась.
– Ну, – проговорила она наконец, – у нас, в Дрездене, до такого скандала еще не дошло. Потому все-таки подальше от Парижа. Вы того же мнения, не правда ли, Григорий Михайлыч?
– Я? – отвечал Литвинов, а сам подумал: "О чем бишь это она?" – Я? Конечно… конечно…
Но тут послышались неторопливые шаги, и к скамейке приблизился Потугин.
– Здравствуйте, Григорий Михайлыч, – проговорил он, посмеиваясь и кивая головой.
Литвинов тотчас схватил его за руку – Здравствуйте, здравствуйте, Созонт Иваныч. Я, кажется, сейчас встретил вас с… вот сейчас, в аллее.
– Да, это был я.
Потугин почтительно поклонился сидевшим дамам.
– Позвольте вас представить, Созонт Иваныч. Мои хорошие знакомые,
Обе дамы приподнялись немного. Потугин возобновил свои поклоны.
– Здесь настоящий раут, – начала тонким голоском Капитолина Марковна; добродушная старая девица легко робела, но пуще всего старалась не ударить в грязь лицом, – все считают приятным долгом побывать здесь.
– Баден, точно, приятное место, – ответил Потугин, искоса посматривая на Татьяну, – очень приятное место Баден.
– Да; только уж слишком аристократично, сколько я могу судить. Вот мы с ней жили в Дрездене все это время… очень интересный город; но здесь решительно раут.
"Понравилось словцо", – подумал Потугин. – Это вы совершенно справедливо изволили заметить, – произнес он громко, – зато природа здесь удивительная и местоположение такое, какое редко можно найти. Ваша спутница в особенности должна это оценить. Не правда ли, сударыня? – прибавил он, обращаясь на этот раз прямо к Татьяне.
Татьяна подняла на Потугина свои большие, ясные глаза. Казалось, она недоумевала, чего хотят от нее, и зачем Литвинов познакомил ее, в первый же день приезда, с этим неизвестным человеком, у которого, впрочем, умное и доброе лицо и который глядит на нее приветливо и дружелюбно.
– Да, – промолвила она наконец, – здесь очень хорошо.
– Вам надобно посетить Старый замок, – продолжал Потугин, – в особенности советую вам съездить в Ибург.
– Саксонская Швейцария, – начала было Капитолина Марковна…
Взрыв трубных звуков прокатился по аллее: это военный прусский оркестр из Раштадта (в 1862 году Раштадт был еще союзною крепостью) начинал свой еженедельный концерт в павильоне. Капитолина Марковна тотчас встала.
– Музыка! – промолвила она. – Музыка а lа Сопversation!.. Надо туда идти. Ведь теперь четвертый час, не правда ли? Общество теперь собирается?
– Да, – отвечал Потугин, – теперь самый для общества модный час, и музыка прекрасная.
– Ну, так мешкать нечего. Таня, пойдем.
– Вы позволите сопровождать вас? – спросил Потугин, к немалому удивлению Литвинова: ему и в голову прийти не могло, что Потугина прислала Ирина. Капитолина Марковна осклабилась.
– С великим удовольствием, мсье… мсье…
– Потугин, – подсказал тот и предложил ей руку.
Литвинов подал свою Татьяне, и обе четы направились к Конверсационсгаузу.
Потугин продолжал рассуждать с Капитолиной Марковной. Но Литвинов шел, ни слова не говоря, и только раза два безо всякого повода усмехнулся и слабо прижал к себе руку Татьяны. Ложь была в этих пожатиях, на которые она не отвечала, и Литвинов сознавал эту ложь. Не взаимное удостоверение в тесном союзе двух отдавшихся друг другу душ выражали они, как бывало; они заменяли пока – слова, которых он не находил. То безмолвное, что началось между ими обоими, росло и утверждалось. Татьяна опять внимательно, почти пристально посмотрела на него.