Дюна

Херберт Фрэнк

— Это и есть ваш Квизац Хадерак?

— Да, Квизац Хадерак — тот, кто может быть во многих местах сразу. Многие пробовали принимать возбудитель Истины, очень многие, но все безуспешно.

— Пробовали, и ни у кого не получалось?

— Увы, — она покачала головой. — Пробовали и умирали.

~ ~ ~

Пытаться узнать Муад-Диба, не зная ничего о его смертельных врагах, Харконненах, это все равно что пытаться увидеть правду, ничего не зная о лжи, или увидеть свет, не представляя, что такое тьма. Это

невозможно.

Принцесса Ирулан, «Жизнеописание Муад-Диба».

Частично скрытый тонкой завесой рельефный глобус быстро вертелся, подталкиваемый унизанной кольцами пухлой рукой. Он крепился на причудливой фигурной подставке к одной из стен комнаты без окон. Остальные стены были сплошь заставлены стеллажами со свитками, книгофильмами, кассетами и бобинами. Комната освещалась большими золотыми шарами, висевшими в поплавковых полях.

Посередине стоял овальный стол с розовато-зеленой крышкой из окаменелого элаккового дерева. Вокруг него располагались кресла, два из которых были заняты. В одном сидел темноволосый юноша лет шестнадцати — круглолицый, с угрюмым взглядом. Во втором расположился стройный невысокий мужчина с женоподобным лицом.

Оба, мужчина и юноша, смотрели на глобус и на вращавшего его человека, наполовину скрытого за занавеской.

Оттуда прозвучал короткий смешок, и низкий голос пророкотал:

— Вот она, Питтер, самая большая ловушка, в которую когда-либо попадались люди. И герцог Лето направляется прямо сюда! Чувствуете, сколь грандиозно то, что делаю я, барон Владимир Харконнен!

— Вне всякого сомнения, барон, — отозвался мужчина. Он говорил сладким, мелодичным тенором.

Пухлая рука опустилась, и глобус остановился. Теперь все взгляды устремились на его поверхность. Это был экземпляр, выполненный специально для императорских сборщиков налогов и губернаторов планет. На нем стояло клеймо императорских мастерских. Параллели и меридианы были изготовлены из тончайшей платиновой проволоки, а полюса выложены сверкающими бриллиантами.

Теперь пухлая рука скользила по рельефной поверхности.

— Извольте взглянуть, — пророкотал бас, — смотри, Питтер, и ты, мой дорогой Фейд-Рота, от шестидесяти градусов северной широты до семидесяти южной идут эти изящные волны. Обратите внимание на их цвет — правда, похоже на сладкую карамельку? И нигде ничего синего — ни рек, ни озер, ни морей. Эти милые полярные шапки слишком малы. Разве можно такое местечко с чем-нибудь спутать? Аракис! Единственный и неповторимый. Исключительное место для нанесения решающего удара.

Питтер чуть заметно улыбнулся.

— А с другой стороны, барон: Падишах-Император считает, что отобрал у вас планету пряностей и подарил ее герцогу Лето. Как остроумно!

— Чушь! — рявкнул барон. — Ты говоришь так, чтобы сбить с толку молодого Фейд-Роту. Не надо морочить голову моему племяннику, ни к чему.

Угрюмый юноша шевельнулся в кресле, разглаживая морщинку на черном трико. Он выпрямился, и в эту минуту в дверь за его спиной постучали.

Питтер сорвался с места, подскочил к двери, приоткрыл ее ровно на столько, чтобы можно было просунуть скрученное в трубку послание. Потом закрыл дверь, развернул письмо и быстро пробежал

его глазами. Усмехнулся. Еще раз усмехнулся.

— Ну? — требовательно спросил барон.

— Пришел ответ от нашего дорогого глупца, барон.

— Когда, интересно, Атрейдсы упускали случай сделать красивый жест! И что же он пишет?

— Он просто грубиян, барон. Называет вас «Харконнен» — ни «дражайший кузен», ни титула, ничего.

— Харконнен — славное имя, — в голосе барона послышалось нетерпение. — Что же пишет наш дорогой Лето?

— Он пишет: «Ваше предложение о встрече не принимается. Всем известно, что вы способны на любое предательство, в чем я сам неоднократно убеждался».

— Дальше, — потребовал барон.

— Дальше: «Слово „кровомщение“ еще не забыто в Империи». И подпись: «Лето, герцог Аракиса». — Питтер расхохотался. — Аракиса! Ох, не могу! Это уж чересчур.

— Успокойся, Питтер, — сказал барон, и смех оборвался, будто его выключили. — Значит, кровомщение? — переспросил он. — Попросту говоря, око за око. Герцог пользуется этим старым добрым словом, чтобы показать мне, сколь решительно он настроен.

— Вы предлагали мир, — Питтер усмехнулся. — Формальности соблюдены,

— Для ментата ты слишком много болтаешь, — оборвал его Харконнен, а про себя подумал: Скоро придется с ним разделаться. Он уже почти исчерпал свои возможности. Он посмотрел на своего ментата-убийцу, обратив внимание на особенность, которая сразу бросалась в глаза посторонним: глубоко посаженные глаза, синие на синем, совсем без белков.

Питтер осклабился, словно нацепил на себя маску паяца.

— Но, барон! Мир в самом деле не видывал мести более изощренной! Какой тонкий план: вынудить Лето поменять Каладан на Дюну и не оставить ему никакой лазейки, потому что это приказ Императора!

— Тебя сегодня несет, Питтер, — ледяным тоном произнес барон.

— Но ведь я счастлив, мой барон! Тогда как вы… вас просто мучает зависть.

— Питтер!

— Ага, барон! Вам завидно, что это не вы так все красиво придумали!

— Когда-нибудь я придушу тебя, Питтер.

— Несомненно, барон, несомненно. Но я думаю, это вы всегда успеете сделать.

— Чем ты объелся сегодня, Питтер, веритой или семутой?

— Барона удивляет, когда ему бесстрашно говорят правду, — лицо Питтера забавно нахмурилось. — Ах, ах! Но, барон, я ментат и все равно узнаю, когда вы подошлете ко мне палача. Вы будете держать меня, пока я полезен. Убрать меня раньше — значит проявить расточительность. Ведь я еще кое-что могу! А на этой милой планетке, Дюне, все мы научились экономить. Верно, барон?

Барон продолжал не отрываясь смотреть на Питтера.

Фейд-Рота заерзал в кресле. Два сварливых придурка, подумал он. Мой дядя не умеет спокойно разговаривать со своим ментатом — обязательно они сцепятся. Делать мне больше нечего, как слушать их препирательства.

— Фейд, — обратился к нему барон, — когда я позвал тебя сюда, я сказал, чтобы ты слушал и мотал на ус. Ты мотаешь на ус?

— Да, дядя, — он постарался, чтобы его голос звучал должным образом — почтительно-подобострастно.