Дзержинский
Шрифт:
— Вы арестованы, господа. Прошу предъявить документы. У кого имеется что-либо недозволенное, извольте сдать сами, — обратился Сушков ко всем, не спуская, однако, глаз с Юзефа.
— Пожалуйста, вот мой паспорт. — И Дзержинский протянул Сушкову «липу» на имя Ивана Эдмундовича Кржечковского.
— Что вы тут делали? — спросил ротмистр, просматривая документ.
— С этими людьми у меня нет ничего общего. Не знаю, как их, а меня вы сами загнали в кучу со всеми прочими!
Краевский так и ахнул. Что же это делается? Почему Юзеф так
И как бы в ответ на свои мысли Антон услышал голос жандарма:
— А это мы сейчас проверим!
Произвели обыск. Разумеется, кроме как у Дзержинского, ничего «недозволенного» ни у кого не нашли.
«Сволочи, хотят одурачить», — выругался про себя Сушков: «дичь» без улик вроде бы и не «дичь». Ловил целую стаю, а поймал только одного,
— Вы что же, господин Кржечковский, серьезно намерены утверждать, что револьвер у ваших ног и вся найденная при вас и на земле литература принадлежит только вам?
— Совершенно серьезно, господин ротмистр, — ответил Юзеф.
Всех задержанных, а набралось их около сорока, отвели под усиленным конвоем в местечко Новоминск и поместили в небольшом доме на Варшавской улице. Вокруг дома драгуны выставили караул, в самом же помещении не было охраны, и во внутреннюю жизнь задержанных солдаты не вмешивались.
Воспользовавшись благоприятной обстановкой, делегаты закончили прерванную внезапным арестом конференцию. А затем стали развлекаться как могли. Стефания Пшедецкая рисовала портрет Матушевского, уверяя всех, что «у Мартина очень характерное лицо». Бывалые заключенные смастерили из хлебного мякиша шахматы и шашки, молодежь затеяла пение и танцы.
Под окнами собрались свободные от караула солдаты. Бросив игры и пение, арестанты принялись их агитировать. Антон видел, что самым большим успехом у солдат пользуется Юзеф, и ему было стыдно: как мог он, сопляк, хоть на минуту усомниться в Юзефе!
Под вечер, после работы, у домика собралась толпа рабочих. Теперь ораторы через головы солдат обращались к ним.
У раскрытого окна, служившего трибуной, выросла коренастая фигура Гаврилина.
— Господа, эскадронный идет. Вы уж тово, не подводите нас.
— Товарищи, всем отойти от окон! — скомандовал Дзержинский.
Когда Глебов подошел, вокруг дома царило спокойствие. На противоположной стороне улицы толпились местные жители, но вели себя мирно, тихо переговариваясь между собой. Часовые у фасада и позади дома при приближении командира вытягивались в положение «смирно» и лихо рапортовали.
Проверив, хорошо ли его подчиненные несут службу, Глебов отправился в гости к офицерам расположенного в Новоминске пехотного полка.
Митинг возобновился. Многих защитников престола потерял царь в этот вечер.
На другой день в Новоминск прибыли из Варшавы Юзеф Красный, Мариан Стахурский и Мария Альтер. По заданию оставшихся на свободе членов Главного правления и Варшавского комитета они
В арестантском доме появился пекарь с полной корзинкой булок и всякой сдобы. Он нашел Мартина и шепнул, что на дне корзины у него лежит комплект пекарской одежды «для человека, который должен бежать».
— Давай сюда! — сказал Мартин, немедленно сообразив, о ком идет речь.
Через минуту Матушевский, Леопольд Доброчинский, Теодор Бресляуер, Стефа Пшедецкая, Антон Краевский и другие арестанты горячо убеждали Дзержинского воспользоваться случаем и бежать, переодевшись пекарем. Но он наотрез отказался.
Вечером к окну пробрался Красный.
— В чем дело, Юзеф? Почему не бежишь?
— Я должен отдаться той же участи, что и другие, среди арестованных много молодых, пусть никто не подумает, что мы создаем привилегии для партийных «генералов», — ответил Дзержинский.
В Варшаве всех доставили в следственную тюрьму «Павиак». Всех, кроме Юзефа. Его как опасного преступника сразу увезли в X павильон Варшавской цитадели.
Но на этот раз Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому не пришлось долго сидеть. Серым осенним днем дверь камеры открылась, и голос надзирателя возвестил:
— С вещами на выход!
«Неужели и вправду свобода?» — сердце екнуло от радости.
Нельзя сказать, чтобы освобождение явилось для Дзержинского полной неожиданностью. Уже два дня тюрьма жила слухами о том, что царь, напуганный небывалым размахом всероссийской политической забастовки, парализовавшей страну, издал манифест с обещанием разных реформ и амнистий политзаключенным. Но точного текста манифеста никто из заключенных не знал, и потому каждый жил в напряженном ожидании, коснется его амнистия или нет.
Дзержинский шел в канцелярию тюрьмы, нес нехитрый свой скарб и тоже сомневался: свобода или перевод в другую тюрьму? И только тогда поверил в свободу, когда расписался в толстой книге в том, что он, «Феликс Эдмундович Дзержинский, 1905-го года, октября 20-го сего дня, освобожден по амнистии и принадлежащие ему вещи и деньги получил сполна».
За воротами тюрьмы Феликса ждал Генрик Валецкий. Его освободили несколькими минутами раньше. Обнялись. Вспомнили побег из Верхоленска. Но предаваться воспоминаниям о прошлом не было времени. Бурное сегодня захватило их, закружило как в водовороте.
В Варшаве продолжалась всеобщая забастовка, не работали ни трамваи, ни извозчики, а улицы были запружены народом. То там, то тут выступали ораторы всевозможных политических партий и направлений. И ни одного полицейского.
Пришлось идти в город пешком. Навстречу попался рабочий с гармошкой. Он был немного навеселе, лихо растягивал мехи своей трехрядки и во весь голос пел:
— Царь испугался, издал манифест, Мертвым свободу, живых под арест!