Дзержинский
Шрифт:
На следующий день после свидания Сигизмунд Мушкат написал подробное письмо в Краков своему зятю Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. В конце письма были такие строки: «…Намучился я, наработался, настрадался. Стремления мои часто бывали мелочные, идиотские. Если бы я сейчас начал жизнь заново, она была бы, конечно, иной. Зося меня подняла, облагородила… С тех пор я стал настоящим человеком…»
Дзержинский несколько раз перечитал письмо старого Мушката. Да, судьба дала ему не только хорошую жену, но и хорошего тестя.
В X
Рядом сидел член «революционной фракции» ППС Свирский. От него она узнала, что в ее камере в 1909 году сидел Феликс Дзержинский.
— Понимаешь, Франка, Свирский не знал, что я жена Юзефа. Тем приятнее мне было слышать от него, каким боевым и мужественным был Юзеф. Одно сознание того, что я сижу в той же камере, что и он, дышу тем же воздухом, читаю те же книги, вселяло в меня бодрость, придавало новые силы, — говорила Зося.
Францишка понимающе кивнула. Она сметывала распашонку из белой бумазеи, рот был набит булавками.
В «Сербии» Зося тоже встретила людей, хорошо знавших Феликса. На общих прогулках она часто беседовала с молодой работницей Владиславой Гузовской. По поручению Юзефа та неоднократно перевозила через границу нелегальную литературу и оружие.
Беседы эти доставляли Зосе большую радость. Она все больше убеждалась, какое множество людей, испытав на себе его влияние, приобщалось к активной борьбе за дело рабочего класса.
В «Сербии» наладилась переписка с Феликсом в обход цензуры. Она осуществлялась во время свиданий с отцом. В этой тюрьме свидание предоставлялось также через две решетки, в пространстве между которыми расхаживал надзиратель. Однако, представив врачебное свидетельство о том, что у Сигизмунда Мушката плохой слух, адвокату Зоей удалось добиться для них разрешения на свидание через одну решетку. Феликс посылал свои письма на адрес типографии «С. Оргельбранд и сыновья», где теперь работал Мушкат, а тот на свиданиях незаметно передавал их свернутыми в трубочку Зосе. Таким же образом она передавала письма для Феликса, а отец посылал их в Краковский университет на имя студента Бронислава Карловича.
Феликс Эдмундович узнал об аресте жены от Ганецкого, который сразу же после провала собрания приехал в Краков.
— В Варшаве есть провокатор, это несомненно. Все руководители проваливаются, типографии — нет, районы — нет, — говорил Дзержинский.
— Уншлихт того же мнения, — ответил Ганецкий. — Я думаю, что он до сих пор не арестован только потому, что не поддерживает никакого контакта непосредственно с Варшавской организацией, а встречается только с отдельными вполне надежными лицами.
Острое беспокойство за судьбу Варшавской организации, волнение за
И опять последовал отказ. Тышка пригрозил своим уходом из Главного правления партии, если Юзеф не будет с ним считаться.
И все-таки… Узнав из письма Сигизмунда Мушката о беременности Зоси, Дзержинский не выдержал и кинулся в Варшаву.
9 апреля отец пришел на очередное свидание.
— Зосенька, у меня для тебя интересная новость. Вчера к нам на квартиру приходил брат Феликса. Такой представительный, интересный. Феликс просил его разузнать все о тебе. Мы проговорили больше часа. Очень приятный человек.
— Папа, опиши мне его поподробнее.
Женское чутье не обмануло. Она засыпала отца вопросами и по мере ответов все более убеждалась: да, конечно, это был сам Феликс. Необходимость конспирации заставила его выдавать себя за брата.
В письме Феликса, полученном на следующем свидании, ее догадка подтвердилась.
«За мой неожиданный визит у матушки мне здорово влетело», — читала Зося и тут же переводила условный код: «матушка» — Варшава, «влетело» — от Главного правления.
«Впрочем, все это глупости, — читала она дальше, — только бы ты была сильной и все перенесла. Порой, когда думаю о тебе и ребенке, несмотря на все и вопреки всему, меня охватывает какая-то волнующая удивительная радость…»
Боже мой! Как хорошо. Ведь и ее вопреки тюрьме, ожиданию суда и приговора тоже охватывает радостное волнение, когда она чувствует в себе его ребенка!
Надзирательница принесла обед. Питание в «Сербии» было отвратительное. Некоторым заключенным, нуждавшимся в этом по состоянию здоровья, администрация тюрьмы разрешала получать обед с «воли». Такого разрешения добился Сигизмунд Мушкат и для Зоси в связи с ее беременностью. Обеды в тюрьму носил из ближайшего дешевого ресторана старый Ян Росол. Старик со слезами на глазах вспоминал, какую заботу о его сыне Антеке проявлял в тюрьме Дзержинский, и был рад, что теперь может что-нибудь сделать для его жены.
— Давай твою миску, Франка, — сказала Зося, чтобы, как обычно, поделить обед пополам.
— Не хочу. Ешь сама. Ведь вас двое, а мне хватит и казенного пайка.
— Опять ты за свое, — возмущалась Зося. — Я и ложки не съем без тебя. Ты же прекрасно это знаешь.
Пришлось Гутовской подчиниться. Она была физически слабой. В тюрьме у нее вспыхнул туберкулез, а на воле не было никого, кто бы мог о ней позаботиться. И если бы не помощь Зоей, Франка не могла бы долго протянуть.
После обеда засели за книги. Читали по очереди вслух легально изданную в России книгу К. Каутского «Экономическое учение К. Маркса», и Зося терпеливо объясняла Франке непонятные места.