Дзержинский
Шрифт:
В кабинете Урицкого Дзержинского ждала телеграмма: «Вечером 30 августа при выходе с завода Михельсона Ленин опасно ранен. Стреляла член партии правых эсеров Каплан…»
Непроизвольно схватился за грудь: острая боль в сердце, потемнело в глазах. Потом отошло немного, и тогда до мельчайших подробностей вспомнился Ильич и его напутственные слова:
— Убили замечательного народного трибуна Володарского; прошел месяц всего — убивают Урицкого. Поезжайте, Феликс Эдмундович, и разберитесь, что делается в Питере. На белый террор мы должны ответить красным террором, и надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров.
И снова больно сжалось сердце: «Не уберегли». Заставал себя собраться с мыслями, проанализировать, когда какой сигнал просмотрели, недооценили. Сигналы о намерениях контрреволюционеров захватить или даже убить Ленина поступали в ЧК не раз. Вот и Борис Савинков со своим «Союзом защиты родины и свободы» имел такие намерения, но грозный меч ВЧК всякий раз вовремя разбивал замыслы заговорщиков. Убийство Ленина стоит в планах специального представителя британского военного кабинета Брюса Локкарта. Вместе с французским послом Нулансом и некоторыми другими иностранными дипломатами он плетет нити крупного заговора, имеющего целью свержение Советской власти. Но действия Локкарта ВЧК держит под своим постоянным контролем. Локкарт даже не подозревает, что «завербованные» им командиры-латыши Ян Буйкис и Эдуард Берзин действуют по поручению ВЧК и огромные деньги, отпускаемые им на подкуп латышских стрелков, охраняющих Кремль, попадают в кабинет Дзержинского.
Новый удар пришел с другой стороны, его нанесли правые эсеры. А может быть, и здесь рука Локкарта? Разве можно поручиться, что все его замыслы уже раскрыты? В иных условиях надо бы еще понаблюдать за заговорщиками, но не теперь. Дзержинский отдает приказ в Петрографе и в Москве одновременно приступить к ликвидации заговора Локкарта, а сам с первым же поездом устремляется в Москву.
Поезд шел медленно, иногда останавливаясь неизвестно почему прямо посреди поля или леса. На станциях осатаневшая от долгого ожидания голодная толпа штурмовала переполненный до отказа состав. Все это проходило где-то мимо сознания Дзержинского.
Феликс Эдмундович думал об огненном кольце фронтов, сжимавших Советскую Россию, старался определить место правых социалистов-революционеров в лагере контрреволюции.
Иностранные интервенты на севере, юге и Дальнем Востоке высадили новые войска. При их военной и материально-технической помощи усилился натиск белых армий Колчака, Деникина и других белогвардейцев. На Волге продолжаются ожесточенные бои с чехословацким корпусом и войсками Комуча [42] .
И повсюду интервентам и белогвардейцам помогают правые эсеры. Они входят в созданные в разных частях страны белогвардейские «правительства», прикрывая своим «социалистическим» флагом реставрацию буржуазно-помещичьих порядков, поднимают кулацкие мятежи в тылу Красной Армии, шпионят в пользу белогвардейцев. И вот теперь взяли па себя еще и роль убийц вождей рабочего класса.
42
Комуч — Комитет членов Учредительного собрания. Одно из самозванных белогвардейских «правительств», прозванное
Белый террор обрушился не только на руководящих партийных и государственных деятелей Советской республики. По всей стране контрреволюционеры убивают местных активистов, рядовых коммунистов, рабочих из продовольственных отрядов, крестьян из комитетов бедноты.
«Только бы ты выздоровел, Владимир Ильич. Будь уверен, террористы не будут считать нас тряпками. У Октябрьской революции есть свои «пролетарские якобинцы».
Дзержинский был еще в пути, когда появилось воззвание ВЦИК, подписанное Свердловым.
«Всем Советам рабочих, крестьянских, красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем!» — кричали буквы обращения с газетных полос.
«На покушения, направленные против его вождей, рабочий класс ответит еще большим сплочением своих сил, ответит беспощадным массовым террором против всех врагов революции».
Весть о покушении на жизнь вождя потрясла страну. Бурным потоком хлынули в ЦК, ВЦИК, Совнарком резолюции митингов и собраний. Рабочие, крестьяне, красноармейцы слали свои приветствия товарищу Ленину, желали скорейшего выздоровления и требовали беспощадной расправы с контрреволюционерами.
2 сентября на своем заседании ВЦИК вновь подтвердил: «На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов».
Воля масс, воплотившись в постановление высшего органа государственной власти (между съездами), приобрела силу закона. Но необходимо было определить, к кому и за какие преступления надлежало применять высшую меру наказания. Это сделал Совет Народных Комиссаров в своем постановлении от 5 сентября по докладу Дзержинского о деятельности ВЧК.
«Совет Народных Комиссаров… находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью, — говорилось в этом постановлении, — …что необходимо обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам…» Далее указывалось, что имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры должны опубликовываться.
«Всех прикосновенных…»
Тяжелое бремя красного террора легло на плечи ВЧК и ее председателя.
Буржуазная печать подняла неистовую свистопляску. Самая чудовищная клевета распространялась о ВЧК. Истошными криками о красном терроре и «ужасах» ЧК интервенты стремились прикрыть свои преступления — расстрел 26 бакинских комиссаров, массовые убийства коммунистов, и пленных красноармейцев в Архангельске, зверства белых генералов.
Дзержинского изображали чудовищем, его имя упоминалось не иначе как с эпитетом «красныё палач».
А он в самые суровые дни, с трудом отрывая минуты от своего и без того короткого сна, писал в Швейцарию жене:
«…Обо мне ты, может быть, имеешь искаженные сведения из печати и, может быть, уже не стремишься так ко мне. Я нахожусь в самом огне борьбы. Жизнь солдата, у которого нет отдыха, ибо нужно спасать наш дом. Некогда думать о своих и о себе. Работа и борьба адская. Но сердце мое в этой борьбе осталось живым, тем же самым, каким было и раньше. Все мое время — это одно непрерывное действие…