Дж.
Шрифт:
– Он убьет сначала меня, а потом себя, – смеется Камилла.
– А где он живет? Хорошо бы, если в Париже.
– Не знаю. Он наполовину англичанин, наполовину итальянец.
– Гм, это многое объясняет.
– Обещаешь? – настаивает Камилла.
– Он тебе не рассказывал, как ему зубы выбили?
– Матильда, послушай, это и в самом деле вопрос жизни и смерти.
– Я только однажды видела человека с таким выражением лица.
– Кого? – спрашивает Камилла.
– У моего мужа был приятель-армянин. Он в меня влюбился.
От отчаяния Камилла
– Доверься мне, – шепчет Матильда. – Ты в этих вещах не разбираешься. Главная опасность – Морис, уж с ним-то я справлюсь.
Камилла откидывается на пыльную спинку кожаного сиденья и кладет руку в белой перчатке на плечо подруги.
– Ох, как сегодня жарко! – вздыхает Матильда. – Бывают дни, когда невозможно предаваться пылкой страсти. Воистину погода – лучший друг женщины.
– Ах, мы почти на месте. Не хватало еще только его дожидаться. Матильда, попроси кучера ехать помедленнее.
Камилла поправляет челку и смотрит на свою руку. Маленькая кисть кажется хрупкой, так же как запястья и предплечья. Камилле хочется выглядеть свежей и затейливой, словно белое кружево (ей вспоминается картина, где изображена девочка на качелях в саду; нижние юбки оторочены белой кружевной каймой), здесь, в лесистом тихом захолустье, перед насильственным возвращением в Париж, где больше нарядов, чем деревьев, а воздух на улицах спертый, как в комнатах.
Экипаж останавливается у церкви. В тени платана припаркован «Фиат», в котором они вчера ездили в Санта-Мария-Маджоре. Во дворе никого нет. Матильда просит кучера подождать. Он кивает, спрыгивает на землю и растягивается на поросшей травой обочине. Медная фара «Фиата» сверкает на солнце.
Камилла наклоняет голову, опускает зонтик концом к земле и раскрывает его. Матильда раскрывает свой зонтик, подняв его к небу. Вдвоем они направляются к церкви.
Он встает с каменной скамьи у северной стены церкви, целует Камилле руку и сразу же берет Матильду под локоть.
– Вы ее подруга, она вам наверняка все рассказала, нет нужды объяснять, что произошло, – говорит он и ведет ее по тропе, окруженной могильными плитами.
Камилла направляется следом за ними.
– Нет, прошу вас, подождите на скамейке, – просит он ее.
Все очень тихо. Двери церкви заперты. Дорога пустынна. Трудно поверить, что они всего лишь выехали на окраину города. Такая тишина Камилле непривычна – ведь даже ранним утром по дорогам ездят телеги, на обочинах играют дети, в церкви священник служит мессу, в полях трудятся крестьяне. В тишине Камилла слышит биение собственного сердца и голос Дж., но слов разобрать не может.
Он уверяет Матильду, что еще не раз увидится с ней и навсегда будет перед ней в долгу, если она согласится выполнить его просьбу. Он любит Камиллу; у него не было случая остаться с ней с глазу на глаз; переписываться у них нет возможности. Он умоляет Матильду вернуться и подождать у колледжа Розмини – кучер знает, где это, – а они с Камиллой через полчаса подъедут туда на машине. За полчаса он успеет объясниться с женщиной, в которую отчаянно влюблен. Он говорит все это непринужденно, словно Матильда и сама все понимает – или словно тут никакие убеждения не помогут.
Он намеренно не выпускает руки Матильды, доверительно
Непринужденность его слов интригует Матильду, но не заставляет усомниться в их истинности. Если бы его объяснение было чересчур убедительным, Матильда, на правах подруги, сочла бы его фальшивым; если бы оно показалось слишком надуманным, она бы обвинила его во лжи; но избранная манера заверений подразумевает, что Матильде и без того все известно – хотя это не так. Неизвестность возбуждает в Матильде острое любопытство: если она сама не сможет разобраться, в чем дело, то Камилла наверняка все выяснит и ей расскажет. Если бы истинная подоплека ситуации была до неприличия ужасна, он не стал бы полагать, что Матильде все известно. Она немедленно проникается доверием к нему – именно потому, что он не дает для этого никаких оснований. А вот Морису Матильда не доверяет. Пытаясь убедить себя, что судит здраво, она решает, что Гарри сможет повлиять и на Мориса. Она отвечает, что уедет к колледжу Розмини, если на это согласится Камилла.
Камилла глядит, как они расхаживают между древних, изъеденных временем надгробий, похожих на обкусанные печенья. Ее раздражает парадоксальность ситуации. «Почему я должна сидеть здесь в одиночестве, рискуя всем, пока он развлекает Матильду?» – с досадой думает она и решает, что обязательно с ним поговорит.
Чуть позже кучер поднимается с травы, потирая колени. Матильда садится в экипаж и машет Камилле.
– Не задерживайся! – кричит она. – Не рассчитывай на чудо.
Экипаж, кренясь на заднюю ось, уезжает по пустынной дороге.
«Матильда уверена, что в Париже я стану любовницей человека, с которым только что согласилась остаться наедине», – думает Камилла.
Иногда в глазах женщины (и редко – в глазах мужчины) возникает выражение, лишенное мольбы или гордости; этот взгляд ничего не требует, ничего не обещает. Собеседник заметит это выражение, хотя оно ни к кому не обращено, никому не предназначено. Глазам детей оно несвойственно, потому что они себя не знают; мужчины его не допускают, потому что слишком осмотрительны; неизвестно оно и животным, не ведающим бега времени. Поэты-романтики считали подобный взгляд окном в душу женщины, как если бы он был ясным и прозрачным, однако он непроницаем. Это взгляд, говорящий сам за себя; другого такого не бывает. Сравнить его можно с цветом бутона – так гелиотроп являет себя лиловым. В присутствии посторонних такой взгляд быстро исчезает, потому что не подразумевает приглашения к разговору, а напротив, обозначает отсутствие.
Единственное его желание, его цель – остаться с женщиной наедине. Ничего больше. Но такое уединение должно быть не случайным, а намеренным. Недостаточно остаться вдвоем, вдали от чужих глаз. Встреча должна быть сознательной и добровольной, тогда все остальное будет следствием их уединения, а не исполнением задуманного.
В присутствии посторонних женщины представляются ему неотчетливо, смазанно – не потому, что он не может сконцентрировать на них внимания, а потому, что они постоянно меняются, вынужденно подстраиваясь под ожидания окружающих.