Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране
Шрифт:
Искусство казахских степей. <…>
Видел и слышал старый Джамбул:
Край его сердце Москвы всколыхнул,
Раздался рукоплесканий гул,
Побратались Москва и аул.
На концерте присутствовал Сталин с членами Политбюро. Далее была встреча с вождем, многократно описанная едва ли не в каждой новой песне Джамбула.
О Джамбуле известно, что родился он в 1846 году и стал акыном своего рода. До 90 лет, то есть до 1936 года, о нем никто, кроме жителей его родного аула, не слышал. Тем более нет никаких подтверждений его якобы славного прошлого (как утверждалось, он был едва ли не самым прославленным акыном Степи, победившим
Из рассказов самого Джамбула (а скорее всего, выдуманных журналистами) известно, что в возрасте 55 лет он впал в крайнюю бедность, его песни «в народе» пели, но его самого начали уже забывать, когда с наступлением революции «с Джамбулом происходит поистине чудесное омоложение»[65]. Л. Соболев описывал его так: «Произошло удивительное, беспримерное в истории литературы событие: поэт, молчавший пятнадцать лет подряд, глубокий старик, истощенный долгой нищей жизнью, вдруг нашел в себе прежний — нет не прежний, а стократ усилившийся гений поэзии, вдруг нашел в себе силы, поразительные для дряхлого старика, и вновь пленил степь золотыми песнями»[66].
Сам Джамбул, будучи глубоким стариком, описывает поистине фантастические метаморфозы: «Снова юность, как чудом, Джамбулу дана, / Будто кровь, как кумыс, забурлила звеня, / Будто снова моя разогнулась спина, / Будто белые зубы растут у меня». Или: «Позади — необъятный мой путь. Но я вновь / Возродился, — горит в жилах молодо кровь / И на деснах пустых — пусть лишь кажется так — / Появилось опять тридцать свежих зубов» (Я возрожден, 1937). Тогда как «молодость» Стальского была подчеркнуто метафорична (поскольку и «старость» его была условна), трансформации Джамбула, напротив, подчеркнуто конкретны, почти биологичны — бурлящая кровь, разогнувшаяся спина, выросшие новые зубы, кипение сил. Мотив этот проходит едва ли не через каждую его песню.
Если Стальский говорил о том, что семьдесят лет его жизни не стоят семидесяти минут, проведенных в Кремле, то Джамбул утверждает, что к своим девяноста годам он «готов еще девяносто лет прожить, / Как самый последний кедей[67], / Чтобы час побывать в Кремле, / Чтобы вновь посетить Мавзолей».
Если Стальский сравнивал себя с зарытым в землю заржавленным оружием, которое советская власть раскопала, придала ему блеск и остро отточила, то Джамбул уподоблял себя старому дереву:
Грозой прошел по земле Октябрь. Ленин и Сталин открыли родники жизни. Вдоволь насытили корни мои. Ленин и Сталин разогнали тучи и открыли мне солнце. Ветви мои распрямились. Листья мои зацвели в золотистых лучах. Стали крепкими мои листья. Я, тополь столетний, пою о найденном солнце, о своих молодых сыновьях и дочерях[68].
В другом месте Джамбул сравнивает себя с яблоней: в 70 лет, когда произошла революция, «душа моя зацвела, как яблоня; глаза заблестели, как звезды, сердце застучало, как дождь о землю, песня полилась, как река Или весной, я помолодел и стал, как 18-летний джигит»[69]. В третьем — с цветком: «Я счастье выразить смогу ль? / Расцвел я, как душистый гуль, / Мне Сталин молодость вернул, / Помолодел Джамбул» (Песня при получении ордена, 1936).
Омоложение оказывается одной из волшебных функций вождя: «Сталин — он юность мою воскресил, / С ним я, столетний, про старость забыл. / С ним ни седин, ни усталости нет, / Сталин — бессмертное знамя побед» (Сталин, 1937). Молодость превращается из персонального в социальный феномен. На это указал Андрей Платонов, рецензируя сборник стихов Джамбула:
Дело здесь не в возрасте, а в Социалистической революции, которая равно одухотворяет старого и молодого человека. И если человек стар, то революция «поправляет» ему и возраст. И, наоборот, в рабском обществе, где человек живет механически, молодость не во многом отличается от старости, и дряхлость, усиленная равнодушием, рано овладевает людьми[70].
Старости нет места в советской жизни. Вовлеченный в нее молодеет: «Под сталинским солнцем и старости нет, / С душою джигита столетний поэт, / Счастливой эпохи счастливый ровесник, / Проносит горячие юные песни» (Речь при открытии первой сессии Верховного Совета Казахской ССР, 1938). Чем старше становится Джамбул, тем больше говорит он о своей молодости. Его возраст подчеркивает одновременно его историчность и мифологичность: он родился, когда еще жив был Белинский, «когда под хмурым небом прошлого столетия горьким смехом своим смеялся
В пропасти я родился и 70 лет тщетно пытался выйти к солнцу, вздохнуть полной грудью, запеть полным голосом <…> Так прошло 70 лет. На 71 году я достиг, наконец, счастливой жизни. Обессилевшему, измученному, мне протянули теплые отеческие руки два могучих великана-батыра Ленин и Сталин. <…> Я нашел сказочную долину счастья, богатства и радости, о которой мечтал, пел и к которой вместе с народом стремился 70 лет. Мне сейчас 93-й год. Но я молод и счастлив[72].
Джамбул превратил свой возраст в идеологический капитал, который в дни 75-летнего юбилея его творческой деятельности, широко отмечавшегося в 1938 году, конвертируется в образ воплощенной «мудрости народа» и его фактического (биологического) бессмертия. Этот мотив был сквозным: «Он на свете живет много лет. / Он костляв, и сутул, и сед. / Но скажи, кто моложе его?! / Молод он, как Отчизна моя, / Как горячее сердце вождя /… / Твоя песня — как моря гул. / С ней ты вечен, великий Джамбул» (А. Купершток)[73]; «Джамбул в стране моей цветет, / Джамбул за сотню лет махнет, / Джамбул наш вовсе не умрет, / — Акыну смерти нет» (А. Новиков)[74]; «Слава певчей твоей судьбе! / Мы желаем прожить тебе, / Несмотря, что ты стар и сед, / Полтораста и двести лет!» (С. Васильев)[75]; «Ты стар, как мудрость древнего Востока, / Бессмертен, как души народной око» (С. Голованивский)[76]; «И если кто-нибудь попросит дать ответ: / „Кто в радостной стране бессмертен как поэт?“ / Всем сердцем в тот же миг Джамбула назову» (А. Безыменский)[77]; «Джамбул, сизокрылый, столетний орел, / Ты жизни кипящий источник нашел!» (Янка Купала)[78]; «Пой еще долго, седой юноша Джамбул!» (Гасем Лахути)[79]; «Приветствую Джамбула, чья старость моложе и счастливее любой молодости» (Вера Инбер)[80].
И в самом деле, интенсивность «Джамбулова производства» потрясает воображение: только за последнее десятилетие, почти в столетнем возрасте, Джамбул сложил свыше 140 песен, в том числе такие большие поэмы, как «Моя Родина», «Моя жизнь», поэмы «О Сталине», «О Ворошилове», десятки тысяч строк. В эти же годы он воспроизвел свои якобы дореволюционные поэмы. В декабре 1937 года, во время поездки в Тбилиси, меньше чем за месяц создал 16 песен, в среднем по сто строк каждая — целую книгу «Путешествие на Кавказ». Митинги, съезды, слеты, праздники, народные гуляния, собрания, встречи, пленумы, сессии — везде выступал Джамбул. Список мероприятий, в которых он принимал участие, занимает многие страницы. Трудно поверить, что эта продуктивность была никак не связана с целой бригадой не отходивших от него журналистов, секретарей и переводчиков. Ведь хотя без конца сам Джамбул и все вокруг него повторяли, что он вдруг вновь запел после 1917 года, никаких свидетельств этого нет: о его творчестве и в последующие после революции 20 лет ничего почти неизвестно. Лишь после 1936 года его якобы созданные до открытия песни полились, как из рога изобилия.
Этот двадцатилетний провал объяснялся тем, что якобы «враги народа, троцкистско-бухаринские бандиты, буржуазные националисты чинили всяческие препятствия певцам и поэтам из народа, задерживали рост народного творчества. Разгром вражеских гнезд устранил все препятствия с пути народного творчества и вызвал еще больший расцвет народных талантов и дарований во всех областях искусства. Лучший представитель народной поэзии, старый кочевник-акын из казахского аула стал выдающимся поэтом сталинской эпохи»[81]. Хотя и неясно, почему враги, «орудовавшие в казахской литературной организации, старались заглушить голос Джамбула и других казахских акынов», факт остается фактом: «когда бригада ленинградских писателей в 1935 году приехала в Казахстан, о Джамбуле узнали они не от этих „руководителей“, а от колхозников Кастекского, ныне Джамбульского района. Характерно, что в Литературной энциклопедии нет слова „акын“, нет имени Джамбул»[82]. Фактом остается и то, что «в литературно-художественном сборнике „Казахстан“, изданном на казахском и русском языках в Алма-Ате в 1935 году, к 15-летию Казахской ССР, не было произведений ни Джамбула, ни Нурпеиса Байганина, ни Исы Байзакова, вообще ни одного представителя устной народной поэзии. Буржуазные националисты, враги народа, практически не давали хода народным певцам»[83].