Джамбул Джабаев: Приключения казахского акына в советской стране
Шрифт:
Путем каменистым и длинным, поверь:
То следом тигриным в нагорных кустах,
То низким туманом долинным, поверь.
Я видел змею, что хотела, поверь,
Обвить свое мерзкое тело, поверь,
Вкруг песни, наполненной дивным огнем, —
Но песня Шота все звенела, поверь!
К народу, в горящую юность веков,
Она неустанно летела, поверь.<…>
Смеяться, как мы вот с тобою, поверь…
Трясясь на костлявой верблюжьей спине,
Тарас вел беседу с мечтою, поверь.
Сам скован, бесправен, он видел народ,
Страдавший под царской пятою, поверь.
Тарас был пустыней измучен, поверь.
С ним пели о доле мы лучшей, поверь.
Но слово акына и песнь кобзаря
Песком заносило горючим, поверь.
Откликнулся песнями Пушкин в горах,
Бродя над стремниной по кручам, поверь.
Те песни поэта-титана, поверь,
Абай разглашал неустанно, поверь.
В горах Ала-тау склонялась к ручью
С Онегиным вместе Татьяна, поверь.
Так Пушкин явился к нам в степи, и он
Любимец всего Казахстана, поверь!
— e) В песнях Джамбула пространство советской культуры моделируется как пространство звучащего слова и наделяется соответствующими атрибутами и мотивами. Соотношение голоса и письма отражается в этих текстах особым образом. Всегда, когда речь заходит о традиции стихосложения, к которой относятся тексты Джамбула, на первый план выступает соотношение устной и письменной традиций. Центральное место занимают отсылки к двум ведущим фигурам — Пушкину и Максиму Горькому, представляющим две различные эпохи, к которым восходит поэтическая биография Джамбула. Образ поэта Джамбула возникает как контаминация «поющего» против феодализма Пушкина и воодушевленного советским счастьем Горького. Иными словами, Пушкин + Горький = Джамбул[270].
Эта генеалогия, повторяющаяся в текстах Джамбула, выражает собой особенности оформления и оценки соотношения голоса и письма. Рассуждая вслед за Платоном или Луманом, можно утверждать, что письмо отличается от устного слова в первую очередь тем, что письмо, являясь графически-предметным порядком знаков, склонно к многозначности. Оно является также «ненадежным» коммуникативным средством, так как не гарантирует успешности коммуникации. Письмо всегда открыто для интерпретаций. Поэтому в текстах Джамбула развивается такой концепт письма, который пытается «очистить» письмо от подобных эффектов. Этот процесс происходит сразу в двух направлениях: с одной стороны, письмо стилизуется под непосредственный субститут голоса, а с другой — основывается как материализованный субстрат, в котором (советское) общество перформативно самоутверждается через заверение согласия и понимания. В советском пространстве языка и звука происходит монументальная сакрализация письма, на основе которой создается и контролируется тотально-тоталитарное коллективное согласие. Обе стратегии — вокализация и сакрализация письма — отражаются в текстах Джамбула в двух противоположных направлениях — как литературный текст, рассказ о силе голоса и звука, и наоборот, как письменно-метафорическая
С помощью последовательного использования звуковых мотивов Пушкин и Максим Горький представляются частями советского звучащего пространства, в которое помещается устное творчество Джамбула. Так, например, происходит в стихотворении «Пушкину», в котором его произведения наделяются мотивами и топикой, напоминающими произведения самого Джамбула, — присутствием звука, мотивов птичьего пения, исходящего от слов свечения, водных метафор для обозначения песни и речи:
Пушкин — песенный океан.
Несмолкающее, поет
Сердце пламенное певца,
Так любившее свой народ!
Слава стихов шумит средь нас,
Золото слов горит средь нас.
Вечно будет Пушкин взнесен
Горной чинарой в синь высот.<…>
Поздно ль, рано ль гаснет свеча,
Светоч сказочный — никогда!
Песнь свободная входит в грудь
Дивной музыкой на года.
Кто владеет словом таким,
Тот бессмертным стал навсегда.
Пушкин словом таким владел,
Вот почему бессмертен он!
Даже если на первый взгляд кажется, что творческая цель произведений Пушкина перенесена в пространство поэзии Джамбула, озаренное ярким сверхъестественным светом и наполненное звучанием, остается четкой разница между писателем и певцом, между предметным, мертвым письмом и живым устным словом. В то время как песни Джамбула ассоциируются со струящимся и затмевающим все светом, стихи и песни Пушкина наделяются мотивными указаниями на компактность материала; это указание на материал представляет собой предметный исходный пункт творчества, из которого поэт пытается создать то самое сверхъестественное свечение, ослепившее феодальную царскую власть и наполняющее собой советскую культуру:
Камень сказочный шамширак,
Что дремал в глубине морей,
Взял человек, нырнув во мрак,
Сделал солнцем ночи своей.
Ханы, беки, судьи, цари —
Свет стихов им резал глаза.
Жизни их были дики, страшны,
Как дымок над углем, смутны.
Клювом яростным, когтем злым,
Лютым натиском шайки всей,
Силой думали погасить
Светоч, гордость моей страны.
Метафорическое указание на характер письма в поэтических произведениях Пушкина еще более четко выражается в другом примере:
Слитки пушкинских ясных строф
Носим с жемчугом наравне.
О трансформации отчуждающего, предметного письма в звучащую речь повествуется также в песне «Солнечный луч», посвященной Максиму Горькому, проза которого предполагает не индивидуальное, одинокое прочтение. Произведения Горького отчетливо тяготеют к устному звучанию. Как и песни Джамбула, проза Горького преодолевает национальные и языковые границы в советском пространстве звучания и смысла: