Джебе - лучший полководец в армии Чигизхана
Шрифт:
Мусульмане привезли товары на продажу, а китайцы рукодельничали. Одни разложили диковинные товары на джутовых циновках. Другие разрисовывали белые стены войлочных юрт, странными длинноногими птицами, теша местных князьков, во множестве прибывших повеселиться. Третьи что-то шили из шелка, припасенного хозяйками для праздника. Четвертые мастерили детям игрушки. В курене стало шумно и весело.
Однажды в дверной проем кузницы просунул голову смешливый китаец, и страшно коверкая слова, сказал, что он тоже кузнец. Джарчи внимательно посмотрел на него, подумал, и разрешил войти.
Рассказывая что-нибудь, Линь замечал по реакции слушателей, что говорит не так, и первым начинал смеяться над собой. Обитатели кузницы сначала удивлялись неумению Линя правильно говорить, но потом поняли, что он нередко специально баловался, будто играл в какую-то игру. И они тоже стали смеяться над его выговором.
Не смеялся один Чиркудай. Со стороны казалось, что на его лице застыло равнодушие ко всему. Обитателям кузницы, умевшим поработать и повеселиться, поведение Чиркудая уже не казалось странным. Молодые привыкли к старающемуся быть незаметным мальчишке. Но кузнец с беспокойством присматривался к приемышу, пытаясь разными способами вывести Чиркудая из бесчувственного состояния.
Линь все время над кем-нибудь подшучивал, но незлобно. Китаец быстро подмечал смешные ситуации, и сразу объявлял о них, чем создавал более веселую обстановку в кузнице. Меньше стало напряжения, которое нагнетали яростный Темуджин и скованный в чувствах Чиркудай.
– А тебе не смешно? – улыбаясь в ответ на очередную шутку Линя, спросил Джарчи у Чиркудая.
– Я не знаю, – неуверенно сказал мальчик.
Постепенно в кузнице смех угас. Всех заинтересовал этот разговор.
– Ты умеешь смеяться? – не торопясь, стал допытываться кузнец.
– Не знаю, – тихо ответил Чиркудай.
Джарчи похмыкал, подумал и предложил:
– Попробуй улыбнуться. Вспомни что-нибудь смешное.
Чиркудаю не захотелось подводить доброго кузнеца, и он скривил лицо, стараясь улыбнуться. Но чувствовал, что у него ничего не получается. Он не умел улыбаться, поэтому, дернувшись, прекратил попытки.
Никто не захохотал над некрасивыми гримасами мальчика. Все промолчали. Джарчи взял клещами остывающую крицу с наковальни и положил ее в горн. Оглянувшись, он с расстановкой сказал, обращаясь ко всем:
– Люди хуже животных. Звери, убивают себе подобных, защищаясь или когда хотят есть. Только человек может убить другого человека просто так или за кусок кошмы, за мешок кизяка, которого полно в степи... – Джарчи, сокрушенно махнул рукой и приказал Джелме: – А ну, поддай воздуха! Угли совсем остыли.
Чиркудай не совсем понял, о чем говорит старик, но чувствовал, что он вот так ругает тех, кто убил его близких, живших где-то за пеленой непроницаемого тумана в его памяти.
В этот день никто больше не смеялся и не шутил. Линь вскоре ушел, он ночевал вместе со своими товарищами в крытом возке. Джарчи доковал крицу и велел Субудею и Чиркудаю идти в жилую юрту, разводить огонь, а сам остался с Джелме и Темуджином прибираться.
Но на следующий день неугомонный Линь, как прежде, стал подсмеиваться и шутить, будто ничего не произошло. У Чиркудая полегчало на душе. Его перестали сверлить глазами.
Джарчи с интересом присматривался к работе китайца. Богатые люди приносили Линю золотые и серебряные монеты, из которых он тянул проволоку и расклепывал её в полоски, а затем все это сваривал и получались красивые серьги, брошки или заколки. Обитателям кузницы это очень понравилось, и они с удовольствием ему помогали. Заказчики, увидев свою монету, превращенную в цветок, восхищённо цокали языками, а молодые женщины даже взвизгивали от восторга.
Линю платили шкурками белок, соболей, лисиц и он щедро делился своей выручкой с хозяином кузницы и его работниками. У них теперь каждый день было мясо и кумыс. А Джарчи еще подкупал у мусульман для ребят диковинные фрукты и сладости.
Но однажды китаец пришел расстроенный. Он молча сел на корточки у стены кузницы, понурил голову, хмуро уставившись в земляной пол. Джарчи подозрительно на него покосился, но не стал приставать с расспросами. Ребята вели себя так же, как кузнец. В раздумье Линь вытащил из кармашка маленькую трубочку, набил её опием, поджёг его в трубке и стал вдыхать в себя дым.
Вечером, когда они укладывались спать, Джарчи, на вопрос Субудея ответил, что Линь дышит дымом для того, чтобы разговаривать со своими духами.
Днем кузнецы все же поговорили друг с другом. Докурив опий и почистив трубочку, Линь тихо сказал:
– Кто-то нашептал князьям, что я умею делать редкое оружие, и ваш нойон приказал мне выковать меч.
Джарчи пожал плечами:
– А что в этом особенного. И я могу его выковать. Вот и наконечники для стрел и копий, а вот – топоры. Однажды я выковал по заказу даже саблю! У нас оружие в почете, и все хотят его иметь.
– Ты не понял, – невесело усмехнулся Линь: – Я могу сделать особенный клинок, которым можно разрубить любую саблю. Кто-то сказал об этом вашему князю и он на меня насел...
Джарчи задумался и пробормотал:
– Я слышал, про такие мечи, но не верил... Думал – сказки.
– Эти сказки я сочинял на императорской кузнице, – устало усмехнулся Линь.
– Скажи им: не могу – и всё! – посоветовал Джарчи. – Может быть, у нас нет такого металла.
– Не получится. Какой-то доброхот все ему поведал. Нойон знает, что я могу это сделать из вашего металла. Уже предупредили: за мной будут следить. Если не сделаю – лишусь головы.
– Да... – по привычке протянул Джарчи и почесал затылок: – Среди ваших тоже есть такие...
– Есть, – тяжело вздохнул Линь. – Враги у всех имеются. Но мне хуже от другого: если я сделаю такой меч, меня убьют в Китае – запрещено их делать вне императорской кузницы.
Джарчи удрученно покачал головой:
– Значит, куда ни кинь, везде клин.
Линь непонимающе посмотрел на кузнеца,
– Это старая пословица о том, что и тут, и там плохо пояснил Джарчи. Помолчав, он решительно сказал: – Делать меч тебе все равно придется – здесь смерть ближе. Да и двум смертям не бывать...