Джек в Австралии. Рассказы
Шрифт:
А барышня в розовом, с улыбкой, на все готовой, серьезно ответила:
— Я приду, мистер Бертон, если мама позволит.
Одна девица, подобная большущей угольной барже, выделялась среди других. Она была метиской и прозывалась Лили; задорно выдвинувшись вперед, она вытянула свои длинные руки, хорошенькое смуглое личико ее сияло от любопытства и ожидания.
Джек подозвал Казу.
Но Казу нелегко было поймать. Он положил руку на ее курчавую голову и произнес своим громким голосом: — Возьми одр свой и иди!
Общий хохот раздался в ответ,
Все сошли вниз к холодному ужину. Джек увидел там новых гостей. Из Йорка приехала Мери с незамужними тетками, бабушкиными дочерьми. Доктор тоже, наконец, появился на горизонте. За ужином, под внимательным и благожелательным взглядом Моники, гнев Джека улегся. Она сидела рядом, выбирала ему лучшие куски, пила из одного с ним стакана. Но вскоре исчезла, как кошка. И Джек завел разговор с маленькой Мери. Они уселись у амбара и смотрели на деревья, вырисовывающиеся на фоне чужеземного, жаркого, южного неба; прислушивались к кваканью лягушек и воевали с мошкарой. Миссис Эллис сидела поблизости, затем подошел доктор, а немного в стороне тихо беседовали между собой Грейс и Алек Райс.
Джек старался не слышать голоса доктора Ракетта, обращавшегося к Мери. Здесь даже доктор утратил свою оксфордскую привычку гнусавить и предпочел певучесть австралийских интонаций. Но Ракетт, как и Джек, был тверд в своей национальной гордости.
— …имеете доступ к книгам старика? Сомнительная привилегия для молодой особы. Вы не подходите для Западной Австралии. Ваше место в Англии. Осмелюсь спросить, нравится ли вам здесь?
Нравится ли мне в Западной Австралии? Я охотно живу в деревне. Я люблю землю, сельскую жизнь, доктор. Мне чужда светская жизнь такого города, как Перт. Но на ферме я готова прожить всю свою жизнь.
— Неужели? — удивился Ракетт. — Откуда у вас такие вкусы? Вы ведь внучка графа.
— Мать была австралийкой; я не думаю, чтобы во мне было много английской, тем более графской крови.
Мери произнесла это так горделиво, как будто хотела подчеркнуть антагонизм между Англией и колониями, поддерживая сторону последних; как будто сама таила вражду к своему отцу — англичанину.
— Я просто настоящая австралийка, вот и все, — добавила она.
— Если бы я родился в этой стране, то тоже постоял бы за нее, — вставил Джек.
— Но коль вы не родились в ней, Грант, то что вы собираетесь делать дальше? — иронически спросил его доктор.
— Постоять за самого себя, — упрямо и слегка не в духе ответил Джек. Он умолк, вглядываясь в темноту ночи Южного полушария. Не слушая больше Мери и Ракетта, он скорее чутьем расслышал тихий голос Алека Райса, делавшего Грейс серьезное предложение.
Он встал, чтобы уйти. Но Мери удержала его за руку, как будто втягивая в разговор и не желая оставаться вдвоем с доктором.
Казалось, Моника почувствовала издалека их присутствие у амбара и ворвалась к ним, как вихрь.
— Алло, Мери! Алло, доктор! Уже полночь! — Она подлетела к Грейс. — Уже полночь, Грейс и Алек. Идите! Не сидите, как к месту привязанные!
— К месту мы не привязаны, но связались сейчас друг другу данным словом, — ответил полуобиженно Алек.
— Ах, вы договорились с Грейс? — воскликнула Моника с деланным удивлением. — Я очень рада, Грейс, очень рада!
— И я тоже, — ответила Грейс, взяв Алека под руку.
Было похоже, что оба они были настроены против нее. Не заигрывала ли она с Алеком и не перепихнула ли его потом сестре? Джек угадал это шестым чувством, которому доступны многие странные вещи.
Моника подошла к нему.
— Сейчас двенадцать. Стань рядом со мной в цепи, дай мне руку, а Мери возьмет тебя за другую. Подойди тоже, Алек! Сегодняшней ночью я не хочу быть с чужими!
Они все взялись за руки, как она посоветовала, и пошли к амбару, чтобы присоединиться там к общей цепи.
Когда, наконец, цепь замкнулась, началось пение.
Затем Казу провозгласил: — Полночь! — Минуту царило гробовое молчание. Джо Ло принялся дуть в свой рог и бешено отбивать такт ногами. Заиграли скрипки, флейты, гармоники. Сплетенные руки покачивались в такт музыке и, следуя примеру Казу, все остальные затянули старую шотландскую песнь.
Все пели с большим чувством и воодушевлением о старых, забытых друзьях, о давно прошедших днях, о добром, старом времени.
В колонии чувствовался несомненный шотландский привкус. Джеку это не нравилось. Для него не существовало ни «старых друзей», ни «доброго, старого времени». Он недолюбливал эту сентиментальность, и это предвзятое единомыслие.
Зачем начинать новый год таким образом? Он охотнее позабыл бы многих своих старых друзей и приобрел бы новых. Ему виделось, что чувства окружающих были поддельные, цепь — искусственная, волнение — неискреннее.
Моника, казалось, злорадно наслаждалась этим и пела прочувственнее остальных своим звонким, но не очень сильным голоском. А у бедной маленькой Мери глаза были полны слез!
За доброе, старое время!
Но этим торжество не окончилось. Около половины третьего ночи большинство дам удалилось, хотя несколько пар наиболее рьяных танцоров еще продолжали кружиться в амбаре. Некоторые мамаши свалились на ящики и сладко на них заснули. Большинство молодых людей и мальчиков спали преспокойно на мешках, сняв воротнички и повязав вокруг шеи носовые платки.
Джек вышел подышать безмолвным, темным, теплым воздухом и добрел до ведущей в поле калитки. Он облокотился на нее, полусонный, положив подбородок на руки. Становилось свежее, и от сырости подымался, словно фимиам, аромат скошенных трав и земли. У самой калитки цвел куст полудиких бледно-розовых роз. Их сладкий запах доходил до него. Если бы все было так, как надо, Моника была бы сейчас здесь, рядом с ним. За взгляд желтых, невинно-алчных глаз он готов был отдать ей все, до последней капли крови. Если бы все было так, как надо, она прижалась бы сейчас к нему — вот так, к его груди.