Джек в Австралии. Рассказы
Шрифт:
— Если он вобьет себе что-нибудь в голову, то не отступится, — сказала Мери. — Таков уж он.
— Упрямый молодой осел, которого мало секли, — сказал старик. — Дьявольская кровь дьявола — отца его матери! Но мне-то все равно, пусть получает ее, да еще двух детей впридачу и пусть становится посмешищем всей колонии.
Поэтому он написал Монике: «Если ты желаешь видеть Джека, то оставайся в этой колонии. Он упорно стоит на том, что хочет тебя видеть, потому что, в отличие от остальных австралийцев, он скорее дурак, чем подлец». Она — не менее упрямая,
Джек отправился морским путем. Для сухопутного он был еще слишком слаб.
Моника, более стройная, чем когда-либо, с грудным ребенком на руках, и с личиком, превратившимся в замороженный цветок, вышла на пристань встретить его.
Он сейчас же узнал ее, и сердце страстно забилось. Он шел ей навстречу, и взгляды их встретились. Она смотрела на него по-прежнему желтыми глазами пантеры, таящими в себе какой-то вечный, ожидающий ответа вопрос.
Этот взгляд делал ее обычно бесстрашной и бесстыдной. Но когда с ней был Перси, страх леденил ее, страх, что вопрос останется навсегда без ответа, что жизнь отвергла ее.
Это застывшее выражение лица и странная вспышка вопрошающих глаз были причиной того, что щеки Джека постепенно покрылись густым румянцем. И страсть глухо забурлила в нем. Он чувствовал: его страсть к ней осталась неизменной.
— Ты ужасно похудел, — сказала она.
— Ты тоже, — ответил он.
Она рассмеялась, обнажив свои мелкие, острые зубки. Она увидела в глазах его отпечаток смерти и это был — хотя и горький, но все-таки ответ на ее вопрос. Она нагнулась, чтобы поправить чепчик на головке ребенка. Джек молча наблюдал за ней.
— Куда ты собираешься идти? — спросила она, не глядя на него.
— К тебе.
Моника жила в крошечном домике в одной из боковых улиц. Но сперва она зашла к соседке за другим ребенком. Это была маленькая девочка с упрямым взглядом голубых глаз.
В домике оказались две бедно убранные комнаты. Но было опрятно, на окнах висели пестрые, ситцевые занавески, а вместо кровати стоял диван. Вдоль окна вились голубой вьюнок и страстоцвет.
Она положила младшую девочку в люльку, а с старшей сняла чепчик. Ее звали Джейн. Джек с любопытством разглядывал ребенка. У нее были шелковистые, рыжеватые вьющиеся волосы, с необыкновенно красивыми отливами. Глазенки были голубые и упрямые, цвет лица нежный, как у всех рыжих.
— Папы нет, — прощебетала она совсем равнодушно своим тоненьким голоском.
— Да, папы нет, — так же равнодушно сказала Моника.
— Новый папа? — спросила Джейн.
— Не знаю, — ответила Моника.
— Да, — несколько резко и насмешливо представился Джек. — Я твой новый папа.
Ребенок улыбнулся ему в ответ, тоже как будто насмешливой, еле заметной улыбкой и засунул палец в рот. День в чужом доме тянулся долго. Монике приходилось все время возиться с детьми и по хозяйству. Бедная Моника! Она уже успела превратиться в ломовую лошадь.
Наконец лампа была зажжена. Оба младенца уложены. Моника готовила легкий ужин. До того, как сесть за стол, Джек спросил:
— Ведь Джейн — ребенок Казу?
— Я думала, что ты это знаешь.
— Никто мне этого не говорил. Но это верно?
— Да, — ответила она и прибавила: — Ты возненавидишь ее?
— Не знаю, — медленно проговорил он.
— Не надо, прошу тебя, — умоляюще сказала она, — я сама чуть ли не ненавижу ее.
— Она слишком мала, чтобы ее можно было ненавидеть.
— Знаю.
Моника поставила еду на стол, но сама не притронулась ни к чему.
— Тебе нездоровится? Ты ничего не ешь.
— Не хочется.
— Надо есть, когда кормишь ребенка, — заметил он.
Но она стала еще грустнее и уныло сложила на коленях руки. Закричала младшая, и Моника встала, чтобы успокоить ее.
Когда она вернулась, Джек уже встал из-за стола и сидел в деревянном кресле Перси.
— В ребенке Перси как будто мало жизни, — сказал он.
— Да, не много, — ответила она, и руки ее дрожали, когда она собирала тарелки. Окончив работу, Моника принялась ходить взад и вперед; ей страшно было сесть.
— Моника! — подозвал он ее кивком головы. Она не спеша, с подернутым грустью лицом и безвольно опущенными руками, подошла и стала перед ним.
— Моника, — сказал он, вставая и взяв ее за руки. — Я хотел бы тебя, даже если бы у тебя была целая сотня детей. Так что об этом не стоит больше и говорить. Ты ведь не будешь противиться моей воле, не правда ли?
Она покачала головой.
— Нет, я не буду противиться тебе, — сказала она убитым, тихим голосом.
— Тогда позволь мне прийти к тебе. Я разыскал бы тебя и в Мельбурне, и на краю света. И пришел бы радостно и охотно, даже если бы меня там ждал ад.
— Но ведь это не ад? Не правда ли? — страстно и немного упрямо спросила она.
— Нисколько. Слишком много норова в тебе, чтобы кто-нибудь мог испортить тебя. Ты для меня та же, что была раньше. Один только Казу мог испортить тебя.
— Но ты убил его, — быстро, с легким упреком сказала она.
— Ты предпочла бы, чтобы он убил меня?
Она внимательно посмотрела на Него тем самым пристальным взглядом, который раньше так уязвлял его. Теперь он не причинял никакой боли.
Моника покачала головой.
— Я рада, что ты убил его. Я не могла вынести мысли, что он жив и издевается надо мной. Я действительно любила только тебя.
— Ах, Моника! — с улыбкой воскликнул Джек, слегка поддразнивая ее. Она вспыхнула от досады.
— Ты сам виноват, если не знал этого раньше.
— Действительно, — повторил он ее собственные слова и, не переставая дразнить, добавил: — Ты действительно любила только меня, но недействительно любила и других?
— Да, — упрямо ответила она, чувствуя себя побежденной.