Джек в Австралии. Рассказы
Шрифт:
— Этот человек нипочем не желает уходить из моего дома, он заявляет, что остается здесь ночевать! Вы сами знаете, мне негде его положить, — верно? И потом, у меня нет в заводе пускать на ночлег всех проезжающих. А он все равно собирается остаться! Только, покуда я жива, этому не бывать, и слово мое твердо до последнего вздоха! Не бывать этому, если вы, ребята, и впрямь мужчины и не откажетесь помочь женщине, за которую некому заступиться.
Глаза ее сверкали, лицо разрумянилось. Она стояла, прямая и воинственная, словно амазонка.
Молодые
— Ваше какое слово, сержант? — спросил один, с озорными чертенятами в глазах.
— Говорит, что он якобы муж миссис Нанкервис, — отозвался сержант.
— Никакой он мне не муж! Я до сегодняшнего дня и в глаза-то его не видала. Это обман и больше ничего, наглый обман.
— Ну что ты врешь, будто в глаза меня раньше не видела, — огрызнулся, стоя у очага, мужчина. — Мы с тобой женаты, а девушка эта самая, Марианна, — наша общая дочь, и ты это прекрасно знаешь.
Солдаты глазели на них с интересом; сержант как ни в чем не бывало попыхивал трубкой.
— Да-а, — пропела хозяйка, с бесконечным ехидством покачивая головой. — Вас послушать — выходит куда как складно. Да вот беда — не верим мы ни единому слову, а чем вы все это докажете? — Она злорадно усмехнулась.
Мужчина помолчал, направив на нее изучающий взгляд.
— Тут и доказывать нечего, — сказал он.
— Нет уж, извините! Тут как раз есть что доказывать, сударь, — вот именно, есть! — выпевало хозяйкино ехидство. — Не на таких напали простачков, чтобы глотали без разбору, чего бы им кто ни наплел.
На мужчину это не произвело впечатления. Он все так же стоял у очага, хозяйка — у оцинкованной стойки, опираясь на нее рукой, а на полпути между ними сидел на скамье сержант и курил, закинув ногу на ногу; молодые солдаты, в нижних рубашках и подтяжках, нерешительно топтались в полутьме за стойкой. Наступила тишина.
— У вас, миссис Нанкервис, есть известия насчет того, где обретается ваш благоверный? — степенно заговорил сержант. — Жив он, вообще?
Неожиданно из глаз хозяйки хлынули горячие, крупные слезы, и молодые солдаты оцепенели от неожиданности.
— Ничегошеньки мне о нем не известно, — рыдала она, нащупывая в кармане носовой платок. — Оставил меня, когда Марианна была совсем махонькая, в Америку подался на рудники, а прошло примерно полгода — замолк, и с тех пор словечка не написал мне, гроша медного не прислал. Жив он, злодей, или помер — мне неизвестно. Если я слышала что о нем, так только худое, а который уж год и вовсе ничего не слышу. — Она зарыдала еще горше.
Золотисто-смуглый человек у камина наблюдал, как она страдает. Он был испуган, удручен, озадачен, однако от всех этих чувств ничего в нем не менялось.
В комнате не раздавалось ни звука, кроме бурных рыданий хозяйки. Мужчины, все как один, были потрясены.
— Вам, может, сегодня и правда уйти? — с подкупающим благоразумием обратился к мужчине сержант. — Пускай сперва все уляжется, а там, глядишь, и договоритесь как-нибудь. Если дело и впрямь обстоит, как она сказала, тогда особо-то много вам требовать от нее, видимо, не приходится. Тем более и нагрянули вы сюда вроде уж нежданно.
Хозяйка горестно всхлипывала. Мужчина смотрел, как колышутся ее большие груди. Они как будто завораживали его.
— Как я с ней обходился — это к делу не относится, — отвечал он. — Я вернулся и желаю остановиться в своем доме, во всяком случае, на какое-то время. Вот вам и весь сказ.
— Безобразие, — багровея, проговорил сержант. — Покинуть женщину на столько лет, а потом объявиться и вламываться к ней насильно! Форменное безобразие, и притом не дозволенное законом.
— Законом? Плевать я хотел! — новым, полным силы голосом воскликнул мужчина. — Я из этого трактира сегодня не уйду.
Женщина оглянулась на солдат, стоящих позади нее, и ядовито-медоточивым тоном заговорила:
— Что же, ребятушки, так мы ему и спустим? Сержант Томас? Так и спасуем перед варваром и негодяем, который в Америке на рудниках такую вел жизнь, что и язык-то не повернется вымолвить, бросил бедную женщину с ребенком на руках — бейся одна, как умеешь, — а нынче надумал вернуться, поломать ей всю жизнь и заграбастать ее сбережения? Сущий стыд, если никто за меня не вступится, — стыд и позор!..
Солдаты и маленький сержант ощетинились, задетые за живое. Хозяйка нагнулась и пошарила под прилавком. Потом, незаметно для мужчины, стоящего поодаль у огня, швырнула в полутьму за стойкой сплетенную из травы веревку, какими обвязывают тюки с товаром, — веревка легла у ног молодых солдат.
Тогда женщина выпрямилась, готовая действовать.
— Полно упрямиться, — обратилась она к пришельцу рассудительным, холодно-урезонивающим тоном, — надевай-ка пальто да и ступай отсюда. Будь мужчиной, а не зверюгой хуже германца какого-нибудь. Ночлег ты себе без труда отыщешь в Сент-Джасте, а коли нечем заплатить, сержант наверняка не откажется ссудить тебе пару шиллингов.
Теперь взоры всех были прикованы к гостю. А он, словно завороженный, словно неким бесовским умыслом одержимый, смотрел сверху вниз на хозяйку.
— Деньги у меня есть, — сказал он. — Можешь не волноваться за свои сбережения, у меня своих покуда хватает.
— Ну что ж, — урезонивала она его примирительно-холодным, почти глумливым голосом, — тогда надень пальто и ступай туда, где тебе будут рады, — будь мужчиной, а не зверюгой-германцем.
Увещевая и подзадоривая, она как бы невзначай подступила совсем близко к нему. Мужчина, с высоты своего роста, следил за нею одурманенным взглядом.
— И не подумаю, — возразил он. — Никуда я не пойду. Сегодня ты меня устроишь на ночлег.