Джек Вэнс. Месть (сборник)
Шрифт:
Какое-то странное, несколько даже жутковатое возбуждение вдруг охватило Герсена, еще не до конца осознаваемый трепет перед чем-то загадочным, чему суждено случиться вот здесь, сейчас. На какое-то мгновенье он замер в нерешительности, затем велел вознице остановиться.
— Подождите меня. Я скоро вернусь.
Герсен пересек улицу. Из дверей и окон «Сени Тинтла» доносились приглушенные звуки буйного празднества: пронзительное завывание музыки, перекрываемое то и дело дружными выкриками захмелевших гуляк и дурашливыми визгом и воплями. Толкнув дверь, он прошел в вестибюль. Пожилая женщина в черном проводила его откровенно недружелюбным взглядом,
* * *
Войдя в зал ресторана, Герсен обнаружил перед собой три ряда плотно прижавшихся друг к другу мужских тел, головы и покатые плечи сомкнувшихся тесным кольцом зрителей вырисовывались четкими силуэтами на фоне ярко-розового свечения, исходившего из противоположной стены.
В самом центре помещения полным ходом шло представление. Двое музыкантов на эстраде играли на барабанах и пронзительно звучавших тоненьких трубах. Рядом с эстрадой, в просветах между лысыми головами и свисающими далеко вниз ушными мочками то и дело мелькал невзрачный молодой человек со сморщенным, как высушенная груша, лицом, выделывавший нелепые прыжки и державший в своих объятьях надувной манекен в наряде дарсаянки-старухи. В паузах между курбетами он натужно, то и дело ловя воздух ртом, пел нарочито гнусавым голосом на дарсайском диалекте, который в какой-то мере Герсену был понятен. Ему было известно, что дарсайские мужчины и женщины очень часто прибегают к сильно различающимся для каждого из полов идиоматическим оборотам, зачастую богатым весьма красочными метафорами. Знал он также и то, что совсем еще юные девушки, прежние «челт», в пору взросления, до тех пор, пока не вырастут на лице у них усы — а длится эта пора от шести до восьми лет — называются «китчет», после чего могут заслуживать от мужчин великое множество самых различных прозвищ, большей частью уничижительных. Женщины, правда, не остаются в долгу у мужчин и награждают их не менее красочным набором далеко не лестных прозвищ.
Содержание баллады у Герсена вызвало не меньший интерес, чем и у нескольких десятков слушателей дарсайцев.
В «Сени Гэггер», в густой тени
Явился я на свет.
И пива выпить дали мне
В неполные семь лет.
Крючком загнулся мой шалун,
Болтаясь между ног,
Но мимо вдруг прошла «китчет» —
Он строен стал, как бог.
Тэкс-кэкс, бом-бим-бом,
Теперь всегда он молодцом!
Поверьте, трудно было мне
Терпеть и ждать, когда
Наступит долгожданный День,
И я услышу «Да».
И хочется, и колется
Скорее мне узнать,
Где сердцу милую «китчет»
Удастся мне сыскать.
Букс-друкс, бом-бим-ксу,
При ярком свете Мирассу.
Так все-таки куда «китчет»,
Закрыв глаза, бредут?
Кого в песках в ночной тиши
В засадах тайных ждут?
Какая сила гонит их
В неведомую тьму?
Вот этого, ну хоть убей,
Никак я не пойму!
Бом-бим-бом, трэкс-кэкс,
Туда их гонит женский секс.
Всему приходит должный срок,
И сам я осмелел,
И в очень дальние пески
Лансларком полетел.
Но юную и нежную
Я так и не сыскал,
Зато в объятья злой «хунзы»
Нечаянно попал.
Букс-друкс, бим-бом-ски,
Навек запомню те пески!
Она меня свалила
Горою живота,
В бессилии своем не мог
Открыть я даже рта.
Дух забивал чудовищных
Размеров ее зад,
А между жирных ляжек ход
Виднелся прямо в ад!
Дрэкс-кэкс, букс-друкс, ца-да-ца-да,
Уродливей, чем у нее, не видел я лица!
Губами впившись во все то,
Чем так гордился я,
Всей тушой терлась об меня,
Как шалая свинья.
Плевался я, ругался я,
Слюною исходил.
Проказник ж мой — вот шалопай! —
Свое не упустил.
Ой-ли, ой-ли, трэкс-кэкс-бра,
Мной забавлялась она до самого утра.
Не помню, как остался я
После такого цел,
И много лет прошло с тех пор,
Как сдуру ошалев,
Рискнул и в дальние пески
Пустился в путь я вновь,
Но снова, как и в первый раз,
Не та была любовь.
Трэкс-кэкс, букс-друкс, дзынь-дзен-нза,
Все та же овладела мной замшелая «хунза»!
Не страшны мне ни зной пустынь,
Ни мрак, ни холода,
Динклтаунский большой хадавл,
Огонь, медь и вода.
Пугает мысль меня одна —
Как ноги унесу,
В ту ночь, когда из-за холмов
Вдруг выйдет Мирассу!
Дрэкс-кэкс, букс-трукс, киза-коза-кус,
Охочей до мужчин «хунзы» смертельно я боюсь!
Каждый припев находил у аудитории самый восторженный прием. Мужчины-дарсайцы громко топали, издавали не всегда пристойные выкрики, раскатисто, с нескрываемым удовольствием отрыгивались.
Герсен постарался как можно незаметнее, бочком, пробраться поближе к входу в кухню, откуда можно было удобнее рассматривать посетителей ресторана. Некоторые из них были в обычной веганской одежде, другие — облачены в традиционное дарсайское белое одеяние с таббатом на голове. Особое внимание Герсена привлекли двое за столиком у противоположной стены, один из которых был очень внушителен и на удивление спокоен, черт лица его не было видно за низко опущенным таббатом, другой — намного помельче, сидел к Герсену спиной и свои слова подкреплял весьма невыразительными, даже какими-то робкими жестами.
Кто-то уткнулся в Герсена и оттащил чуть в сторону. Повернувшись, он увидел злобно-язвительное лицо мадам Тинтл.
— О, это вы, наш пылкий журналист! Вы пришли встретиться со своим приятелем?
— Кого из моих приятелей вы имеете в виду? — вежливым тоном спросил Герсен.
Хитрая и злобная улыбка мадам Тинтл проявилась не в мимике лица, а в движении пышных усов.
— Откуда мне знать? Для меня все искиши на одно лицо. — Герсену оставалось только догадываться о том, что на жаргоне дарсайцев искишами называют всех, кому не посчастливилось родиться на благословенной планете Дарсай. — Возможно, вы его увидите несколько позднее. Или вы, может быть, пришли полюбоваться искусством Неда Тиккета?
— Вовсе нет. Просто мне пришло в голову поговорить с вами в отношении того, о чем мы с вами не так давно договаривались. Вспомнили? Например, хотя бы о том, все ли из находящихся сейчас в зале являются вашими постоянными клиентами? А кто вон те двое, что сидят в дальнем конце зала?
— Я их не знаю, они совсем недавно прибыли с Дарсая. Может быть, это как раз те ваши знакомые, встречи с которыми вы ищете?
— Зал настолько тускло сейчас освещен, что мне не удается различить их лиц.