Джентльмены чужих писем не читают
Шрифт:
А время тикало. Время тикало, сволочь, секунды упадали в песок и пропадали там навсегда. Семнадцать минут. Иван ощутил, как холодный пот проступает по всему телу. До сих пор всё его шпионство было сущей игрой, игрой в игрушки, киношным детективом, а вот теперь вдруг игра эта всерьёз запахла смертью, кровью, страхом, криком, вывороченными внутренностями… Чёрт его знает, Иван ведь, будучи профессиональным военным, никогда толком-то не воевал, пороху не нюхал, по горячим точкам не шнырял, в действиях-мудействиях боевых не участвовал. Афган он не застал, в Чечню из училища стали отправлять “в командировки” уже после того, как его забрали в экстернатуру. Так что познания его во взрывном деле и последствиях были чисто теоретическими. Как кричат женщины и мужчины с насквозь пробитыми осколками телами, он не знал и не хотел бы знать никогда.
Но представлял себе, как это должно быть страшно.
Шестнадцать
Ему стало казаться, что толпа, наполнявшая ресторан, загустела как патока, движения её дискретных частиц, то есть людей, сделались замедленными. Я схожу с ума, подумал он. Это вчерашнее похмелье из меня ещё не вышло. Не нужно было пивом с утра опохмеляться. Неправильный опохмел ведет… к запою… к запою… к запою…
Он вскочил с места и побежал в соседний зал. “Побежал” – громко сказано, на тренировках у него быстрее получалось передвигаться по-пластунски. Народу было напихано как огурцов в банку – в окрестных учреждениях начался обеденный перерыв. Он протиснулся через толпу, нашёл среди столиков тщедушного паренька со шваброй, сорвал с него фирменную красную шапочку с эмблемой ресторана, нахлобучил на него свою бейсболку и закричал, сверкая голливудской улыбкой: “Чейндж, амиго! Фройндшафт! Бритиш-Маньяна – пхай-пхай, окей, да?..” Паренёк, держась рукой за голову, ещё пытался сообразить, что это такое с ним сейчас сотворили, а Иван уже исчез в людском водовороте, испарился вместе с кепкой, на которой красовалась издалека видная затейливая буква “М”.
Пятнадцать минут.
Вернувшись в средний зал, он натянул на башку красную шапочку, рванулся к компании каких-то рэйверов, схватил стоявшую между ними литровую бутыль шестидесятиградусной текилы и, приговаривая: “Нельзя, запрещено, здесь дети…” – смылся раньше, чем те успели опомниться.
Через три секунды он уже открывал дверь в какое-то подсобное помещение, по счастью пустое. В углу были свалены швабры и тряпки, по стенкам стояли шкафчики, громоздились детские кресла, какое-то тряпьё вповалку висело на вешалках. Вдобавок, ещё и десяток пустых картонных ящиков были составлены в штабель сразу за дверью.
То, что надо. Самое то. Есть бог на свете.
Он мигом свалил всё это барахло в огромную кучу и вылил на неё текилу. Затем достал зажигалку, носить которую при себе его на всю жизнь приучили ещё сормовские хулиганы, и поджёг кучу с одного края.
Четырнадцать минут.
Костёр мигом занялся и стал быстро разгораться. Иван выскочил за дверь и заскользил к выходу. Кепку с башки он не снимал; этому фокусу его научили в экстернатуре: надевать что-нибудь яркое, и тогда взгляд наблюдателя остановится на этом ярком, а тебе меньше от него достанется внимания. Когда он взялся за никелированную ручку выходной двери, кто-то тонко закричал в глубине ресторана: “Пожар!..”
Вот и прекрасно. Пластик, которым облицованы стены, разгорается быстро и горит исключительно вонюче. Через три-четыре минуты ни в одном из залов не останется ни души. Кого-то, возможно, слегка и придавят в панике. Кто-то порежется осколками стекла, выпрыгивая через окна. Но никому не оторвёт ни рук, ни ног, ни головы. Бомба взорвётся в пустом помещении, объятом пламенем, возможно, ещё до приезда пожарных. Да не возможно, а совершенно точно, учитывая пробки на улицах, маньянскую неторопливость и прочее – час пик.
Иван свернул в ближайший проулок и прошёл полтора квартала, затем через двор выскочил на оживленную улицу Колкитт, где остановил такси и велел везти себя в маленький аэропорт возле Чалко. Оттуда каждый час летал в Акапулько десятиместный “сессна-441-конквест”. На часовой рейс у Ивана был забронирован билет. Во дворе он снял с себя тесную шапку и чёрные очки. Шапку выбросил в мусорный контейнер, очки оставил. Очки ни в чём не виноваты.
В двенадцать ноль-ноль он был уже далеко от ресторана, так далеко, что взрыва ни он, ни таксист даже и не слышали. Словоохотливый таксист, чёрный небритый мужик лет сорока, рассказал ему историю о том, как вчера у его тещи спёрли кошелёк на рынке прямо из кошёлки и спросил, куда же смотрят полиция и правительство. Иван сказал, что не знает, куда они, суки, смотрят, потому как только что в универмаге “Юнисентро” прямо на его глазах произошла аналогичная история. Правда, карманника поймали. Ну?! – заинтересовался таксист. И что с ним сделали? – Да что-что? руки завернули и потащили в околоток. – А по репе?.. – с надеждой спросил таксист. – Да в том-то и дело, сказал Иван. То-то и оно. В этом-то вся и соль. Сначала, как руки-то завернули, он вроде и не дёргался. А потом каким-то образом архангел хватку ослабил, ворюга вывернулся и как засветит полицейскому прямо по яйцам!.. – Да ты что!!! – воскликнул таксист и бросил руль. – Правда, уйти ему не удалось. Из-за угла выбежал второй архангел и, даром что мужик был в годах и с брюхом, – как звезданул дубинкой тому по шее – ключицу сломал!.. – Так прямо и сломал? – с недоверием спросил таксист. – Я сам слышал хруст, поклялся Иван. И ещё добавил ногой по жопе, так, что он башкой прошиб витрину. – А потом что? – Да ничего. Попинали ногами и, окровавленного, уволокли. – А тот, которому по яйцам перепало – он как? – Поскрипел, постонал, но потом поприседал, и, вроде, ничего. – Значит, несильно, сказал таксист. – Значит, несильно, согласился Иван. – Всё равно они в участке его отоварят, сказал таксист. – Да уж наверняка, поддакнул Иван. – И поделом, сказал таксист, помолчав. Я бы этим ворам руки на хрен отрубал. Как в Иране. – Я бы тоже, сказал Иван.
В два часа пополудни Иван был в Акапулько. Ещё через час он, сидя на задней банке лёгкой моторки, которая неслась вдоль скалистых берегов в сторону Тенекспы, туда, где вода прозрачна, а скалы, сложенные разноцветными метаморфическими породами, отвесно обрываются в океан, затягивал на себе ремни акваланга. Свежий ветер лупил в лицо. От воздуха, такого густого и чистого после загаженной и разреженной атмосферы Маньяна-сити, сладко кружилась голова. Но ещё сильнее она кружилась оттого, что её хозяин оказался “в нужном месте в нужное время”, и не только оказался, но ещё и не растерялся, чем спас – сколько же он жизней спас сегодня? жизней неизвестных ему, но на много лет вперед обязанных, хотя и не имеющих шанса узнать об этом, мужчин, женщин, детей, подростков, святых, выродков, придурков, паразитов – но всё равно людей из тела, крови, спермы, мозгов, дерьма, улыбки, похабных мыслей, воспоминаний о вчерашнем сексе, предвкушения сегодняшнего, любви, любви, любви… Пусть полковник из резидентуры говорит себе что хочет, Иван с этого дня твёрдо знает: он в Маньяне – не зря. Он свой долг уже начал исполнять. Сегодняшнее – в актив.
– Паулино! – позвал Иван.
Загорелый до черноты паренёк за штурвалом обернулся на зов.
– Давай здесь!
Паулино кивнул и заглушил мотор. Иван осмотрелся по сторонам. Он, как и всегда, был не один в этом чудном месте: в трехстах метрах болтались на волне две лодки, и кто-то очень разноцветный, отсюда не разглядеть, кто, махал Ивану рукой.
– Когда за вами возвращаться, сеньор?
– Часа через три! – ответил Иван, промывая маску морской водой.
– Если приедет ваша жена – что ей сказать? – спросил пацан.
– Скажи ей, что я её люблю больше жизни! – ответил Иван и надел маску. – И ещё скажи, что я ныряю здесь с самого утра.
– О’кей! – сказал Паулино и сделал похабно-понимающее лицо: дескать, кто из нас, маньянских ребят, не блядун?.
Иван закусил загубник и перевалился в воду спиной вперед.
Паулино с уважением посмотрел на пузырьки, некоторое время отмечавшие место погружения клиента, сплюнул в воду и завёл мотор. Клиент имел полное право на особенное к нему отношение. Во-первых, он платил наличными. Во-вторых, он, появившись на станции в первый раз с неделю тому назад, всех поразил тем, что, бродя по берегу в ожидании хозяина, набрел на пятнадцатиметровую вышку, с которой Паулино и ещё несколько отчаянных парней, пасшихся на пляже, прыгали для развлечения туристов в узкий – три на три – бассейн, и – никто не успел ему помешать – одним махом взлетел по лесенке на самый верх, а оттуда, издав боевой клич южных индейцев (издавать который Ивана обучала целая бригада сэнээсов из Института Этнографии им. Миклухо-Маклая), махнул в этот самый бассейн, сделав в воздухе сальто.
Вода была сверхпрозрачна – штормов тут не случалось больше месяца, – утёс прекрасно просматривался до самого своего основания, а это не много не мало метров сорок пять. Ну, на такую глубину Иван пока заныривать опасался, а вот метрах на десяти вокруг утёса попарить – самое милое дело.
Выщербленный склон был густо покрыт кораллами, морскими губками и водорослями. Вверх-вниз сновали косяки непуганых рыб самых немыслимых форм и мастей. Вот важно продефилировал величественный лютианус, мазнув Ивана по морде своим желтым хвостом. Вот жуткая на вид, но, в общем, не опасная в этих широтах двухметровая барракуда. Вот целая армия тарпонов – самых любопытных на свете рыбешек, наверное, несъедобных, иначе бы старшие товарищи их быстро отучили любопытствовать. А вот и скатище машет крыльями, стараясь держаться от пловца на разумном расстоянии – мало ли что. Когда-то, нырнув с аквалангом в первый раз в своей жизни и увидев настоящего ската, Иван понял, в чем главный кайф подводного плаванья: в возможности парить без усилий в трёхмерном пространстве в любом направлении. Отчего во времена Островского люди не летали как птицы? Да оттого, что Жак Ив Кусто к тому времени не изобрел ещё своего акваланга.