Джентльмены
Шрифт:
— В этой квартире вечно таится ночь, — сказал он. — Стоит лишь задернуть шторы и включить воображение, и ночь здесь.
Помнится, голос его звучал беспокойно, невесело.
Сам Генри обитал по большей части в спальне и в студии, как он называл комнату с роялем. Это был старый рояль «Мальмшё», и звук его не уступал по качеству «Бёзендорфер-Империал», утверждал Генри. Может быть, дело было в акустике: в студии стояли лишь софа с черными кисточками и пальмы на пьедесталах, остальное пространство было свободно для звука.
Я вернулся в спальню, развесил одежду по шкафам,
Рассвет явился мягко и бережно, озарив крыши домов, и Генри позвал домой Спинкса, который теперь мурлыкал у него на коленях.
— Черт возьми, — произнес Генри, — вот это матч! Теперь все будут трепаться о Виллисе. Он же встречал Али. Прошлым летом, когда ездил от Объединения смотреть, как Али тренируется. У него и автограф есть — на футболке в конторе. Ну, теперь его в покое не оставят.
После матча Генри был на седьмом небе. Дело было в середине сентября: мы смотрели трансляцию поединка между Али и Спинксом в Королевском теннис-холле. Великий проучил Спинкса, чемпиона, по всем правилам: пускал в ход пунч, держал соперника на расстоянии и собирал балл за баллом, как фокусник аплодисменты. Это был чистый бокс, без «роуп-э-доуп». Секрет заключался в упорных тренировках и таланте.
Я ужасно устал после предварительных матчей, перед главным мы выпили по пиву, а на рассвете усталость стала перерастать в отчаяние. Но Генри, которому, казалось, было незнакомо слово «усталость», болтал без умолку.
— Ты видел его левый?.. Нет, ты видел?Я не видел — он бьет слишком быстро. Странно, что Спинкс устоял на ногах.
— Нет, я не видел его левый, — ответил я. — Но скоро увижу звезды.
— Сегодня вечером будет лунное затмение — по крайней мере, так сказал Сигарщик. Надо будет посмотреть.
— Конечно, надо. Но для начала мне надо поспать.
Лунное затмение ожидалось на следующий вечер после матча. Когда по-настоящему стемнело, мы поднялись на чердак. Он был большой, с высоким потолком и настоящей конторой для каждой квартиры. В отсеке Генри стояли козлы, на которых нам предстояло пилить дрова.
Мы взобрались по лестнице, ведущей к окошку, и вылезли на крышу.
— Только поспокойнее, парень, — предупредил Генри.
— Не волнуйся, я боюсь высоты.
— Высоты все поэты боятся. У моего брата Лео голова кружится от одного взгляда на глобус. Правда! Он от чего угодно может упасть в обморок.
Мы забрались на крышу и принялись смотреть на луну. Это было жуткое и величественное зрелище. Мы сидели и дрожали на крыше. Луна полностью скрылась в тени земли, виден был лишь слабый красноватый контур: неудивительно, что раньше это природное явление сводило людей с ума.
— Раньше?! — воскликнул Генри. — Разве сейчас оно с ума не сводит?
— Я бы не сказал, — отозвался я.
— По-моему, это жутко, чертовски страшно, — сказал Генри и взвыл.
Выл он громко, как настоящий маньяк, и я попытался его успокоить, но безуспешно. Вскоре пришел Спинкс, удивленно жмурясь, посмотрел на Генри и предпочел отойти в сторонку.
Как бы то ни было, лунное затмение произвело на меня большое впечатление — оно поистине величественно.
В середине сентября внезапно наступила настоящая осень; я же не мог сдвинуться с места. Мне никак не удавалось начать новую «Красную комнату», и я чувствовал себя загнанным в угол уже на начальном этапе. Издатель Франсен пару раз звонил, чтобы подтолкнуть меня. В точности сдержав обещание, он выложил десять кусков, так что я располагал средствами к существованию, по крайней мере, на ближайшее время.
Генри делал все, что было в его силах, чтобы я чувствовал себя как дома. Оставив меня в покое, он расхаживал по квартире в грязном комбинезоне и свистел. Он утверждал, что именно в комбинезоне ему хорошо свистится. Впоследствии оказалось, что это не так, но всему свое время — о комбинезоне Генри будет рассказано позже.
Я пытался обустроиться в дедовой библиотеке, но не находил покоя. Мы с Генри сознательно, но безуспешно пытались отдалиться от мира, изолироваться: у него было четкое представление о нас двоих как о творческих генераторах, которым просто необходим абсолютный покой для созидания истинного, жизненно важного искусства, — но от мира нас отделяли слишком тонкие двери.
В сентябре полиция приступила к штурму оккупированных домов в квартале Мульваден, [12] и, поскольку там находились мои друзья, я отправился туда.
12
В 1978 году штурмом полиции закончилась оккупация домов в стокгольмском квартале Мульваден, продолжавшаяся год. Оккупанты требовали сохранить старые дома и дешевые съемные квартиры в них.
Полиция перекрыла улицу Крюкмакаргатан, в каждом подъезде стояли копы и болтали с людьми, которые обожали копов, ненавидели копов или просто хотели поболтать.
К вечеру народ стал давить массой и пробовать полицейские ограждения на прочность. Начался настоящий цирк. Огнеглотатели и барды развлекали народ, журналисты бегали туда-сюда и брали интервью у сердитых констеблей, взвинченные группы поддержки собирали хлам, чтобы развести костер. Вскоре прибыли пожарные и конная полиция, и квартал стал напоминать павильон для съемок дешевого фильма. Копыта цокали среди сидящих на земле людей, началась паника.
Вечер был холодный, настоящая осенняя погода. Я поднялся в квартиру, чтобы съесть супа и согреться перед баталиями, которые ожидались ночью. Генри сидел дома и смотрел старинный телевизор. Показывали программу о Жан-Поле Сартре, в какой-то момент старый экзистенциалист выступал в роли демонстранта, и Генри принялся разглагольствовать о Париже шестьдесят восьмого года и рассказывать, как он встретил Сартра на улице и даже задал Оракулу вопрос.
— Может, лучше спустимся к Мульваден? — предложил я.