Джентльмены
Шрифт:
Это случилось в десятке километров от Джакарты. Вильгельм Стернер отстал от спутника, он медленно преодолевал поворот, когда вдруг услышал крики и увидел впереди людей, размахивающих руками. Некоторые бежали по глинистому, заросшему склону, жалобно кричали и рвали на себе волосы.
Вильгельм Стернер затормозил и сразу понял, что произошло; позже он утверждал, что у него были дурные предчувствия. Отец Мод ехал быстро, слишком быстро, — а ведь они никуда не торопились.
Его автомобиль соскользнул с дороги, переворачиваясь, скатился по склону и остановился у пальмы.
После торжественных похорон, приличествующих советнику посольства, мать отправили в санаторий неподалеку от шведского Лександа. Она была раздавлена чувством вины перед погибшим мужем, которого обманывала, и ее истерики, прежде хоть сколько-нибудь сдерживаемые, перешли в острый психоз уже в Индонезии, когда до отъезда на родину оставалось несколько часов и семья судорожно пыталась уладить оставшиеся дела. Мод пришлось заботиться обо всем и вся, включая мать, — надо было следить, чтобы та не приняла слишком много таблеток.
Вильгельм Стернер стал незаменимым. Он сообщил трагическую весть, он же подготовил возвращение домой, организовал похороны и жилье в Стокгольме.
Итак, тем жарким летом мать отдыхала в санатории в Даларна. Ее психоз прошел различные стадии; суть его заключалась в неискоренимом и неизлечимом чувстве вины перед погибшим супругом. Избавившись от шока, мать решила, что должна умереть, хочет умереть. Ночи напролет она громко причитала о новых смертоносных сгустках, вызревших в ее измученной груди.
Благодаря терпению психиатра и поддержке Мод со временем мать выписали, после чего она поселилась в не очень большой, но вполне пристойной квартире на Карлавэген. Мод стала работать секретарем в Министерстве иностранных дел. Для этой должности она и намеревалась покинуть Джакарту чуть ранее, но трагедия нарушила планы.
Квартирку в Лэркстан тоже нашел Вильгельм Стернер. Неисправимый холостяк некогда жил там сам, но со временем карьерный рост стал требовать расширения пространства. Теперь он был на службе у капитала и — как гласили многочисленные, но ничем не подтвержденные слухи, — ходил в любимчиках у самого Валленберга.
Мод поселилась в этой очаровательной квартирке осенью пятьдесят шестого года. Она перекрасила стены и обустроила жилье в соответствии с собственными, очень разумными представлениями. Квартира была обставлена неприхотливо, но со вкусом, на стенах висели восточноазиатские деревянные панно, а на полу лежало ковровое покрытие — вещь по тем временам редкая и изысканная.
Мод была юной современной женщиной, которая прекрасно могла позаботиться о себе. Она купила граммофон и даже телевизор, настолько современна она была. Телевидение делало первые шаги, и просмотр телепередач, возможно, не был торжественным событием для такой светской дамы, как Мод, но все же оставался чем-то необычным.
Мод сидела перед телевизором и в тот вечер, когда дверь ее квартиры неожиданно открылась и кто-то вошел в прихожую. До смерти перепуганная, она не знала, оставаться ли на месте как ни в чем не бывало и продолжать смотреть на экран или же вскочить и закричать во весь голос.
В комнату вошел Вильгельм
Хозяйка выдохнула и заметила, что гостю следовало бы позвонить в дверь, прежде чем войти. Удрученный Стернер попросил прощения и пожал плечами, после чего попросил угостить его кофе.
Пока Мод варила кофе, Стернер сидел на диване в верхней одежде, расстроенный и подавленный. Мод, разумеется, поинтересовалась, не произошло ли что-то нехорошее.
Вильгельм Стернер не сводил с Мод печального, ясного и серьезного взгляда. Он признался, что пришел к ней вовсе не ради этого несчастного ключа. Дело было серьезнее.
Не успела Мод закурить, как Вильгельм Стернер уронил голову ей на колени и стал со слезами объясняться в любви: он полюбил ее с тех самых пор, как увидел в Джакарте, он был готов ради нее на все, мог пожертвовать карьерой или сделать все, что она пожелает.
Мод, как это ни странно, вовсе не удивилась. Она ничего не желала. Мод предчувствовала нечто подобное, но не знала, как себя вести. Вильгельм Стернер был уже немолодым человеком, другом ее покойного отца, он занимал высокое положение в промышленных кругах. Мод встречала этого человека в самых разных уголках земли, сколько помнила себя. Ей было сложно представить его в иной роли, кроме роли человека, заменяющего покойного отца.
Мод гладила Вильгельма по голове, проводила пальцами по густым волосам, очевидно, не имея представления о том, что в будущем ей придется делать это еще не раз.
Между ними завязались отношения, которые обычно называют «интрижкой». Они стали столь же официальной тайной, что и «интрижки» матери Мод. Злые языки поговаривают, что подобные наклонности передаются по наследству.
— Покажи мне его фотографию, — попросил Генри. — У тебя же есть его фото.
— Зачем тебе? — возразила Мод. — Заработаешь комплекс.
Дело было поздней ночью, после того как Генри приехал к Мод с выпускной вечеринки и она рассказала ему, как стала любовницей Вильгельма Стернера — его она, во всяком случае, называла «мой любовник». Вполне возможно, что история была не столь банальна, как пересказ, преломленный ревностью Генри: в начале шестидесятых он был изрядно зациклен на сопернике, которого никогда не видел, а лишь представлял себе. Вильгельм Стернер был магнатом, прошедшим школу Валленберга; «non videre sed esse», быть незаметным, — под таким девизом он жил.
— У меня есть альбом с фотографиями, — вздохнула Мод. — Но я не хочу показывать их сейчас. Я устала. Завтра рано утром уезжаю.
— Я хочу увидеть его фотографию, — настаивал Генри. — Мне это нужно.
Мод отправилась в спальню за альбомом. Это был типичный семейный фотоальбом с подписями, сделанными рукой Мод, кроме самых первых. Альбом ей подарила мать, когда Мод было лет десять, и первые фотографии, сделанные в неспокойном тридцать шестом году, изображали малышку в белых кружевах и гордого отца в военной форме, склонившегося над колыбелью.