Джесси
Шрифт:
– Напра-а-во! – скомандовал он. – За мной бегом марш!
И новобранцы, в необношенных ещё кирзачах, загрохотали по застывшему от утреннего морозца асфальту вокруг плаца. А в открытые ворота КПП, с утренней пробежки, уже возвращались роты. «Салабоны, вешайтесь!» – неслись оттуда мрачноватые пожелания. Пробежав несколько кругов по плацу за сержантом, новобранцы вернулись в казарму и по его команде построились в широком проходе, разделяющем казарму на две половины.
– Снять правый сапог! – скомандовал сержант.
И когда все выполнили команду, велел протянуть вперёд разутую ногу. Зрелище было жалким… У кого-то портянка свисала с ноги, как флаг с древка в безветренную погоду. У кого-то осталась в сапоге, и тот тянул пред собой босую ногу.
– По-о-ня-я-тно, – беззлобно протянул сержант и добавил: – Не научитесь правильно наматывать портянки, комиссуют домой без ног.
Он приказал всем обуться. Вышел перед строем, снял с себя правый сапог, размотал портянку, аккуратно расстелил её на натёртый до блеска пол центрального прохода казармы, поставил босую ногу ближе к правой стороне портянки, затем обернул ногу портянкой так, что она, как чулок, гладко облегла ступню.
– Показываю ещё раз, – сказал он и, размотав с ноги портянку, намотал ее ещё раз.
Потом продемонстрировал, как наматывать портянку на левую ногу.
– Всем ясно? – спросил он.
– Ясно. Так точно! – послышались ответы из строя.
Сержант, не обратив внимания на неуставное «ясно», велел всем перемотать портянки. Больше этому в армии не учили, дальше этому учила уже сама служба, и у многих эта наука не обошлась без кровавых мозолей. Потом был первый завтрак.
После завтрака на столах остались куски масла. Сержант лишь улыбнулся.
– Ну-ну! – сказал он. – Посмотрим, что будет завтра…
И он оказался прав. Больше на столе новобранцев масла не оставалось никогда.
Часть, в которую привезли новобранцев, находилась в тайге, рядом с рабочим поселком одного из строительно-монтажных поездов. Вокруг части – деревянный забор с будкой КПП. На территории – три казармы из сборно-щитовых панелей; чуть в стороне от казарм – небольшая котельная из белого кирпича с высокой закопченной трубой, рядом с ней столовая и баня. За котельной, отсвечивая на солнце алюминиевым покрытием, возвышались огромные серебристые полубочки боксов автопарка. Прямо перед казармами – строевой плац с неровным, бугрившимся асфальтом; за плацем – штаб части, солдатский магазин и чайная; с левой стороны плаца – клуб. Когда Вока уезжал из своего города, в сквериках и вдоль дорог уже цвели абрикосы, наполняя все вокруг нежным сладковатым ароматом. А здесь о том, что на календаре весна, напоминал лишь снег, едва потемневший на открытых солнцу местах…
Известно, что молодым в армии нелегко, а Воке, с его жизненными принципами, и вовсе пришлось несладко. Он сразу же отказался стирать форму и портянки старослужащим, подшивать им подворотнички, ходить за сигаретами и водкой в поселок; и за него, пытаясь сломить, взялись всерьез. Ночью Воку разбудил дневальный и сказал, что его вызывают в каптерку. Уже само по себе такое приглашение не предвещало ничего хорошего. Ощущая слабость в ногах, с гулко бьющимся сердцем, он открыл дверь каптерки. В небольшой прокуренной комнате с высокими стеллажами вдоль стен, перед импровизированном столиком из двух сдвинутых табуреток, накрытых газетой, на котором стояла бутылка водки, стакан и открытая банка тушенки, с торчащей из неё ложкой, сидели трое дедов.
– Садись, – предложил один из них – высокий, сутуловатый, с рыхлым веснушчатым лицом и неестественно большими оттопыренными ушами по фамилии Потеряев, и толкнул к нему ногой свободный табурет.
Вока сел. Потеряев налил в стакан водки.
– Пей.
– Не хочу.
Короткий сильный удар в подбородок опрокинул Воку на пол вместе с табуретом. Он, с трудом, опираясь на стеллаж, встал. Перед глазами плыли радужные круги и вместо лиц угорающих от смеха старослужащих колыхались белые пятна.
– Дневальный! – крикнул Потеряев. И когда дневальный, прогрохотав сапогами по коридору, появился в дверях каптерки, кивнул в сторону едва стоящего на ногах Воки. – Помоги духу до койки догрести.
Весь последующий день Воку подташнивало, кружилась голова. Старшина роты, худощавый поджарый прапорщик, на утреннем построении обратил внимание на его бледное лицо и спросил, как он себя чувствует.
– Нормально, – ответил Вока.
– Тогда отчего бледный такой? – продолжал допытываться старшина.
– Не знаю.
– Может, в санчасть отправить?
– Обойдусь, товарищ прапорщик.
– Ну, смотри, дело твое. Только сдается мне, что пригрели тебя чем-то, – сказал прапорщик, разглядывая кровоподтек на его подбородке.
– Да нет, сам упал.
– Ну-ну… В общем, хуже себя почувствуешь – скажи. – И старшина прошел вдоль строя дальше.
Вплоть до самой присяги новобранцы осваивали курс молодого бойца, и каждый день на плацу постигали азы строевой подготовки. В этот день каждый шаг отзывался у Воки тупой болью в голове, и казалось, что занятиям не будет конца. И вот наконец-то прозвучала долгожданная команда «отбой». Каждая клеточка его тела блаженствовала от наступившего покоя. Ближе к полуночи Воку опять разбудил дневальный.
– Топай в каптерку, дух, – буркнул отслуживший полгода крепыш.
«Будь что будет, но я никуда не пойду!» – была первая мысль. Но потом Вока понял, что так просто от него все равно не отстанут. В этот раз он шел, не страшась – принятое решение укрепляло его. В каптерке было только двое: Потеряев, да еще один, небольшого роста, худощавого телосложения и заискивающим взглядом, по фамилии Бугаев – которая звучала как ирония его внешности. Потеряев сидел на табуретке посередине комнаты, уперев ладони в колени. Чуть выдвинутая вперед нижняя челюсть придавала его лицу первобытную свирепость.
– Долго собираешься! – кинул он взгляд исподлобья.
Вока промолчал.
– Ладно, салажонок, придется тебя научить службу уважать! – угрожающе приподнялся с табурета Потеряев.
Вока опять промолчал.
– Чё молчишь, язык, что ли, проглотил?! – подойдя к нему свирепея, стал повышать голос Потеряев.
– Тебя слушаю, вот и молчу. Не можем же мы вместе говорить, – спокойно ответил Вока.
– Ну-ну, молчи, – снизошел Потеряев и опять сел на табурет. – Ну, а после вчерашнего-то как – поумнел? – ухмыльнувшись, спросил он приняв прежнюю позу.