Джевдет-бей и сыновья
Шрифт:
— Ладно-ладно, — поспешно сказал Омер. — Не отвлекайся от темы. Я знаю, ты тоже понял, что с ними у тебя ничего не получится. С ними вообще ничего не получится!
— Вот здесь мы с тобой расходимся, — сказал Рефик так горячо, словно до этого момента они абсолютно во всем были согласны. — Я верю, что смогу что-нибудь сделать, а ты ни во что не веришь!
— Нет, я верю в то, что сам, один смогу добиться, чего хочу!
Наступила долгая пауза.
— Нет, я не могу этого понять, — сказал наконец Рефик. — Почему ты не желаешь видеть, как много уже сделано? Сейчас все обладают гораздо большей свободой, чем раньше. Тьма уже не так беспросветна. Тебе следовало бы это уяснить. Многое было сделано вчера и делается сейчас, многое будет сделано завтра! — И он нервно зашевелил губами, словно еще собирался что-то сказать, да никак не мог вспомнить, что именно.
—
Омер вдруг замолчал. Стало слышно, как лает где-то собака и шумит река. Неподалеку, кажется, росли какие-то цветы со странным, но приятным ароматом. Рефик тоже молчал.
— Здесь все рабы! — снова во весь голос заговорил Омер. — Все лицемеры, лжецы, дурные люди. Ничего, ничего хорошего здесь нет. Их можно только пожалеть, тех, кто сидел за столом. Жалкие безликие подпевалы… Ты знаешь, что было в прошлом году в Дерсиме. Слышал, как инспектор рассказывал. Но мне-то что с того? Не хочу об этом… Вот ты говоришь: Руссо, Руссо… Какой тут Руссо? Если бы этот твой Руссо жил в Турции, его избили бы хорошенько на фалаке, чтобы не воображал о себе, да и дело с концом.
Рефик снова зашагал вперед.
— Нет, все не так плохо, — сказал он и вздохнул. — В твоих словах, возможно, есть доля правды. Но нельзя же видеть мир только в черном цвете. Иначе разуму не во что будет верить!
— Вот это верно. Здесь, в Турции, разумом верить невозможно. — Омер снова махнул рукой в сторону рабочих бараков. — Или, как эти, веришь в Аллаха, или не веришь ни во что. Потому что здесь все фальшивка, все имитация! Во всем ложь, обман, лицемерие. Вот ты говоришь: Руссо. Кто наш Руссо? Намык Кемаль? Ты можешь его читать? Пробуждают его сочинения в тебе хоть какие-нибудь чувства? Может быть, когда-то в ком-то они что-то и пробуждали — в конце концов, не зря же он считается лучшим писателем своего времени. Кто еще? Немец прав: эпоха, которая во Франции продолжалась по меньшей мере полвека, у нас и полгода не заняла. Снова окунулись в прежнюю пошлость и лицемерие. Вот тебе и Турция… Ах, Турция! Когда я об этом думаю, мне хочется плакать, но ничего не поделаешь! Лучше не думать!
— Если ты сам веришь своим словам, это очень плохо, — проговорил Рефик.
— Что же тут плохого? Что плохого в том, чтобы видеть истину и говорить об этом? По мне, так жить иллюзиями гораздо хуже. И давай не будем больше говорить на эту тему. Который час? Кажется, уже скоро рассвет.
— Нет-нет, давай говорить! Я хочу высказать все, что мне сейчас пришло в голову. С тобой я никак не могу согласиться. Не понимаю, как ты можешь жить, думая так и ни во что не веря?
— Эка невидаль! Все так живут. Разве я один такой? Вот ты год назад верил во что-нибудь?
— Я? — Рефик простодушно, застенчиво улыбнулся. — Я в то время вообще не задумывался, нужно во что-нибудь верить или нет. Но ты… ты-то задумываешься. Если хоть один раз задумался об этом, назад дороги нет!
Глава 36
ПЕРЕЕЗД НА ОСТРОВ
Ниган-ханым медленно взбиралась по трапу на палубу класса люкс, крепко держась за поручни. Она всегда боялась крутых и узких корабельных лестниц, более того, вообще с детства боялась пароходов. Но при этом с детства же ей хотелось иметь дом на островах. Трап закончился, и Ниган-ханым оказалась в просторном салоне. Осмотрелась и обрадовалась: потолок высокий, на полу ковер. Чистый, просторный, новый пароход. Она даже запомнила его название: «Календер». Когда ей приходилось сталкиваться с такого рода новшествами, пусть маленькими, но приятными, она всегда радовалась: не так уж у нас в стране все и плохо! А этот пароход к тому же отошел от пристани по расписанию. Полы чистые, не приходится ходить по окуркам, обрывкам билетов и прочему подозрительному мусору. Вот только народу слишком много. Ниган-ханым смотрела на рассаживающихся пассажиров и морщилась. Потом увидела Эмине-ханым, оккупировавшую несколько
— Ах, ханым-эфенди, я уж думала, вы не успеете! — сказала Эмине-ханым, снимая вещи с кресел. — Сюда хотели сесть, но я не позволила.
Ниган-ханым расположилась в кресле, рядом села Перихан. Между собой они уложили девочку. Нермин села напротив, к ней присоединился Осман и сразу закурил. Внуки устроились рядом с Перихан. Присела в уголке и Эмине-ханым. Рефика не было. Не было и Айше, отправленной в Швейцарию. Повар Нури остался на нижней палубе сторожить холодильник, который поставили рядом с канатами. Покупать новый холодильник для летнего дома не стали. На эту тему было много споров, но сейчас о неприятном вспоминать не хотелось. Хотелось думать о хорошем и наслаждаться морским путешествием.
Они переезжали на Хейбелиаду, в летний дом, построенный за год до смерти Джевдет-бея. Прошлым летом туда не поехали, смерть главы семьи прервала сборы. На этот раз Ниган-ханым, видимо решив, что ранние сборы — дурная примета, тянула до последнего. Это была одна из причин, по которым они выехали на остров только сейчас, в первое воскресенье июля. Другой причиной были выпускные экзамены Айше. Нужно было собрать ее в дорогу. Потом у Османа возникли какие-то срочные дела. Мешкали-мешкали, да и задержались до июля. «Не забыли ли чего?» — вдруг забеспокоилась Ниган-ханым. Потом вспомнила, что решила думать только о хорошем, и стала глядеть в окошко. Пароход медленно огибал мыс Сарайбурну. Вверху на холме виднелся дворец Топкапы, на берегу на постаменте стоял, положив руку на пояс, бронзовый Ататюрк, смотрел на море. Говорили, что Ататюрк болен. Ниган-ханым прищурилась и с легкостью человека, привыкшего и бранить, и хвалить других, вынесла про себя вердикт: «Я одобряю все, что он сделал». Сейчас был лучший момент путешествия, а может, и всего лета. Все шло замечательно. Ниган-ханым была очень довольна собой. Подумала мельком, что ей сейчас пятьдесят лет, и погрузилась в воспоминания.
Из забытья ее вывел резкий крик торговца-разносчика. А ведь такие приятные были мысли! Вспоминались первые годы замужества. Однажды она намекнула Джевдет-бею, что хотела бы иметь собственный дом на острове. Джевдет-бей сказал, что, действительно, нельзя же всю жизнь довольствоваться съемными жилищами. В те годы они ездили на Большой остров. Через некоторое время Джевдет-бей объявил, что приобрел участок на Хейбелиаде. Он знал, что жене хотелось бы остаться на привычном месте, так что сразу начал шутливо убеждать ее в своей правоте: на Кыналыаде живут армяне, на Бургазе — греки, на Большом — евреи; стало быть, торговцу-турку остается только Хейбелиада. Потом прибавил, что Исмет-паша, будучи большим другом турецких коммерсантов и военных (на Хейбелиаде располагалось военное училище), тоже купил там дом. Выслушав все это, Ниган-ханым долго хмуриться не смогла, заулыбалась. Подумала, что она из тех людей, которые в случае необходимости умеют довольствоваться малым. Ей и сейчас так понравилась эта мысль, что она начала щуриться. Но тут снова что было мочи закричал разносчик.
Это был седой человек лет шестидесяти, в грязной одежде и с потертой сумкой в руке. Он расхваливал достоинства своего товара, размахивая одним из градусников, которыми была набита его сумка. Ниган-ханым узнала, что такой градусник (товар из Европы!), укрепленный на полированной дощечке, может плавать, подобно маленькому кораблику, и измерять при этом температуру морской воды. Кроме того, его можно использовать при купании маленьких детей и больных. Пробираясь между рядами, разносчик приблизился к Ниган-ханым, и та рассмотрела его поближе. Швы на поношенном пиджаке распоролись, на брюках масляные пятна. «Когда же они научатся одеваться и говорить по-человечески? Когда научатся умываться и бриться каждое утро?» — подумала Ниган-ханым и снова с грустью вспомнила о том, что Ататюрк болен. Чтобы не давать разносчику повода подойти к ней, отвела глаза в сторону Потом, однако, ей пришло в голову что такой градусник — полезная вещь. Так оно всегда в Турции: в магазинах ничего не найдешь, а если хочешь купить что-нибудь полезное, или езжай в Европу или торгуйся с этими разносчиками. Вот его как раз подозвал господин в панаме. Оптимизм, охвативший Ниган-ханым при первом взгляде на чистый и ухоженный салон, испарился, и положение Турции снова представилось в черном цвете. Разносчик, воодушевленный тем, что нашел клиента, заорал еще громче, разве что не тыча своим градусником прямо в глаза пассажирам.