Джип, ноутбук, будущее
Шрифт:
Видимо, где-то далеко в душе у будущего дедушки Корнея пряталась авантюристская или, вернее, детективная жилка. Не зря же он так яростно критиковал именно бульварные детективы, чувствуя, что во всех этих натах пинкертонах безвозвратно теряется ига интеллекта.
Он решил сам расследовать собственное убийство.
На мысль о том, что его убийца — не просто какой-то левый грабитель, что в этом покушении явственно присутствует какая-то загадка, его навело, во-первых, то, что он стал не первой жертвой «русского Потрошителя», первой стал капитан Мациевич. Убийца, который целенаправленно охотится за известными личностями — это не просто убийца.
А во-вторых —
Упав на землю после удара в спину и пытаясь подняться, Чуковский отчетливо услышал загадочные слова того, кто спокойно наблюдал за тем, как вместе с кровью на промерзлую землю вытекает кровь журналиста.
— Не станет. Не станет.
Глава 4
Впрочем, нет. Если вы лежите на промерзлой земле, истекая кровью, последнее, над чем вы задумаетесь, это странность слов вашего убийцы (а вот Чуковский именно в этот момент и задумался, железный человек, куда там Тони Старку), и уж точно вам в голову не придет устраивать самочинное расследование.
Так что Николай Эммануилович рассказал все, что знал, полицейским, да и остался отлеживаться дома, предвкушая, как он посмеется над своими коллегами, раздувшими его «смерть», да негромко шипя, когда приходилось переворачиваться с живота на бок. О том, чтобы полежать на спине — о чем Чуковский уже начинал тихо мечтать — и речи не шло: в дальнейшем, в общении с Лазаревичем, он, хоть и не стал показывать шрам — все же времена не настолько раскрепощенные, чтобы мужчина раздевался перед полузнакомым — но по описанию там была распорота ножом чуть ли не половина спины.
Итак, лежит себе господин Корнейчуков дома, полеживает, обдумывает, конечно, что это было такое и зачем какому-то сумасшедшему убийце на него нападать, как вдруг это самое нападение внезапно перестает быть самым странным событием в жизни журналиста.
Приходит к нему в квартиру, по адресу Коломенская, дом одиннадцать, молодая женщина, американка, которую он мельком видел на даче Репина. Она еще зачем-то попросила у него автограф, то ли перепутав с каким-то поэтом, то ли ошибившись… Может, у них, в Америке, если журналист — значит, поэт, кто его знает. Так вот, приходит эта самая американка к нему домой, и в разговоре с женой вдруг заявляет, что хорошо с ним знакома. Журналистская натура тут же сделала стойку не хуже английского пойнтера — мало ли на свете мошенников, которые приходят к родственникам внезапно умерших, и, под различными предлогами, требуют денег. От «Я его дальний родственник/родственница, приехал/а, узнав о скорбной вести, кошелек украли, дайте денег на билет» до «Есть у меня про вашего мужа порочащие сведения — была у него любовница/имел он пристрастия к мальчикам/курил опиум в притоне на Лиговке, и, если вы не хотите, чтобы об этом узнали ваши друзья/знакомые/родственники — платите». Но госпожа американка сумела удивить…
Она рассказала Маше, что ее «покойный» муж… писал стихи. Что, конечно, странно, но такой уж порочащей информацией не является… Стихи для детей?! Уже совсем странно. И тут госпожа Лазаревич выкинула удивительнейший трюк. Она рассказала, что он, Корнейчуков, не только писал стихи, не только рассказал ей об этом, но и… Передал ей папку с этими самыми стихами! Которую госпожа Лазаревич и передает Маше, чтобы «имя вашего мужа продолжало жить и радовать детей, даже после его смерти».
Чуковский решил было, что вот тут и всплывет тема денег — несмотря на то, что перед этим американка недвусмысленно сказала, что плата ей не нужна, более того, получение платы
Острый ум Чуковского смог сложить два и два воедино: если сначала на тебя нападет странный убийца, а потом в твой дом приходит странная женщина со странным рассказом и странными стихами — между этими событиями существует несомненная связь.
И пусть госпожа Лазаревич не годится в те самые убийцы по причине принадлежности к прекрасному полу — у нее есть муж. Американец-инженер, с короткой бородкой. Правда, он говорил с заметным акцентом, а в словах убийцы если и слышался какой-то необычный выговор, то разве что один из описанных господином Далем, но, с другой стороны — возможно, акцент Лазаревича фальшив или же он, Корнейчуков, просто не разобрал его в короткой фразе.
Авантюрная жилка дернулась, и Чуковский решил следить за Лазаревичем, аки Нат Пинкертон из многократно руганных им же самим бульварных романов.
Попервоначалу буквально все поступки Лазаревича казались странными и подозрительными, но довольно быстро Чуковский понял, что смотрит на них через призму своих домыслов. А ничего преступного американец не делал, не крался по ночам с ножом с случайными — или же неслучайными — прохожими, вообще по ночам предпочитал спать, а днем пропадать в мастерских Фрезе.
Чуковский уже начал было сомневаться в своих поступках, как Лазаревич его обвел вокруг пальца.
Находиться под дулом пистолета — неприятное ощущение, не то, которое хотелось бы повторить, в первые, очень напряженные мгновения Чуковский даже решил, что убийца, потеряв нож, решил переключиться на более современные орудия лишения жизни, но… Лицо Лазаревича рассказало все за него: это не было лицо убийцы, это было лицо человека, который… сам боится за свою жизнь?
Пистолет был опущен, и они начали разговор.
В итоге, Николай Эммануилович Корнейчуков стал еще одним человеком, узнавшим тайну пришельцев из будущего.
— С чем пожаловали? — поинтересовался Руслан.
И с удивлением увидел, что Чуковский замялся.
— Дело в том, Руслан Аркадьевич, что… У меня дело не к вам, а к вашей жене…
Руслан поднял бровь.
В здешние патриархальные времена женщина не могла остаться наедине с мужчиной — Невозможно! Компрометация! Репутация! — но Чуковский уже знал, что в будущем нравы несколько более свободны, если не сказать — вольны, поэтому, хотя и явно перешагивая через себя, но общался с Юлей, в основном, как ни странно, на тему своих будущих стихов.
Нет, в отличие от автомобильного фанатика Фрезе, которому из будущего были интересны только тенденции автомобилестроения — и то до определенного предела, после которого он переключался в режим «У вас так не делают? Да и фиг с ним!» — Чуковский, разумеется, поинтересовался, что там произойдет дальше с Россией и миром вообще. Про себя он не спрашивал и категорически отказывался узнавать, что там с ним произошло в будущем, очевидно, ведомый суеверием, что предсказанное будущее становится обязательным и изменить его уже нельзя. Впрочем, прожил он почти девяносто лет, в его судьбе не было очень уж плохих моментов, кроме разве что смерти дочки Мурочки от туберкулеза, но она и родится-то только через 10 лет — а теперь и вовсе неизвестно, родится ли — так что и предупреждать, собственно, не о чем. А в остальном Чуковского больше интересовало, как живется в будущем, чем политические перипетии.