Дживс, вы – гений! Ваша взяла, Дживс! Фамильная честь Вустеров
Шрифт:
– А, да. Ну так вот. Я приму его приглашение – как пальмовую ветвь или как amende honorable, это совершенно не важно, Дживс, и к чертям все эти тонкости…
– Безусловно, сэр.
– А сказать вам, зачем я его приму? Потому что получу возможность повидаться с мисс Стоукер и выступить в роли адвоката Чаффи.
– Понимаю, сэр.
– Конечно, мне будет нелегко. Не представляю, как подступиться к делу.
– Если вы позволите мне дать вам совет, сэр, я думаю, что наиболее благоприятный отклик у юной леди вызовет сообщение о болезни его светлости.
– Он здоров как бык, и она это знает.
– Он
– А, понял! Сознание помутилось?
– Совершенно верно, сэр.
– Покушается на собственную жизнь?
– Именно так, сэр.
– Думаете, ее доброе сердце растает?
– Весьма высокая степень вероятности, сэр.
– Тогда я буду действовать в этом направлении. Тут в приглашении сказано, что ужин в семь. Не рановато ли?
– Полагаю, сэр, такое время было назначено, учитывая интересы юного мистера Дуайта. Будет праздноваться день его рождения, о котором я вам вчера говорил.
– Ну да, конечно. А потом будут выступать негры-менестрели. Ведь они точно придут?
– Да, сэр. Они приглашены.
– Вот бы мне встретиться с музыкантом, который играет на банджо. У них есть особые приемы, хочется их перенять.
– Без сомнения, сэр, это можно будет устроить.
Он произнес это довольно сдержанно, чувствовал, что разговор принимает нежелательное направление, я это понимал. Старая рана все еще болела.
Что ж, в таких случаях, я считаю, лучше всего действовать прямо и открыто.
– А я, Дживс, делаю большие успехи на банджо.
– Вот как, сэр?
– Хотите, я сыграю вам «Кто разгадает любовь»?
– Нет, сэр.
– Ваше отношение к этому музыкальному инструменту не изменилось?
– Нет, сэр.
– Жаль, что у нас здесь вкусы не сходятся.
– Очень жаль, сэр.
– Нет так нет. Я не обижаюсь.
– Надеюсь, что нет, сэр.
– Но все равно обидно.
– Чрезвычайно обидно, сэр.
– Ладно, передайте старику Стоукеру, что я буду ровно в семь, в парчовом камзоле и пудреном парике.
– Передам, сэр.
– Может быть, мне следует написать ему короткий вежливый ответ?
– Нет, сэр. Мне поручили принести от вас устный ответ.
– Тогда ладно.
– Благодарю вас, сэр.
Соответственно в семь ноль-ноль я ступил на борт яхты и отдал шляпу и легкий плащ проходящему мимо морскому волку. Сделал я это со смешанными чувствами, потому что в душе бушевали противоборствующие настроения. С одной стороны, беспримесный озон Чаффнел-Риджиса вызвал у меня добрый аппетит, а Дж. Уошберн Стоукер, насколько я помнил по своим визитам в его дом в Нью-Йорке, кормит своих гостей на славу. С другой стороны, я всегда чувствовал себя в его обществе немного настороженно и вовсе не надеялся, что сегодня от этой настороженности избавлюсь. Если хотите, можно выразить это так: земной, плотский Вустер с удовольствием предвкушал роскошный ужин, а вот его духовную ипостась все это слегка коробило.
Судя по тому, что я знаю о пожилых американцах, их существует два вида. Старик американец первого вида – дородный, в роговых очках, само дружелюбие. Встречает вас как родного сына: не дав вам опомниться, принимается трясти шейкер для коктейлей, с веселым смехом наливает вам один бокал, другой, третий, хлопает вас по спине, рассказывает анекдот про двух
В американце второго вида преобладают холодные глаза стального цвета и квадратная челюсть, и он относится к английскому кузену с подозрением. Никаких шуток и прибауток. Он все время поглощен собственными заботами. Говорит мало. Судорожно вздыхает. И время от времени вы ловите на себе его взгляд, и тогда вам кажется, будто на вас глядит из приоткрытых створок раковины холодная и скользкая устрица.
Дж. Уошберн Стоукер был от рождения несменяемым вице-президентом этого второго вида, или, если угодно, класса.
Поэтому, увидев, что сегодня он не такой мрачный, как всегда, я почувствовал большое облегчение. Конечно, приветливой его манеру никто бы не назвал, но было видно, что он изо всех сил старается быть приветливым – в той мере, в какой ему это доступно.
– Надеюсь, мистер Вустер, вы не возражаете против тихой семейной трапезы? – спросил он, пожав мне руку.
– Ничуть. Очень рад, что вы пригласили меня, – ответил я (дескать, знай наших, мы в куртуазности никому не уступим).
– Только вы, Дуайт и я. Моя дочь не выйдет. Голова разболелась.
Удар прямо под дых. Значит, моя экспедиция лишилась всякого смысла, если называть вещи своими именами.
– Вот как? – отозвался я.
– Боюсь, она слегка переутомилась ночью, – проговорил папаша Стоукер, и в глазах у него мелькнуло знакомое рыбье выражение, так что я, читая между строк, догадался: Полину наказали и отправили спать без ужина. Старик Стоукер не принадлежал к современным отцам с широкими взглядами. Как я уже имел повод отметить, ему была явно свойственна пуританская суровость отцов-пилигримов, высадившихся некогда на диких берегах Америки. Короче говоря, он считал, что свою семью надо держать в ежовых рукавицах.
Поймав этот взгляд, я почувствовал, что мне трудно сформулировать вежливый вопрос:
– Значит, вы… э-э… значит, она… э-э…
– Да. Вы оказались правы, мистер Вустер. Она плавала ночью в заливе.
В его глазах снова плеснулась рыба. Так, Полина нынче вечером в большой немилости, это ясно, хорошо бы замолвить словечко за беднягу, но ничего не приходило в голову, на языке вертелось «Кто поймет этих девушек», но я не решился произнести это вслух.
В этот миг стюард объявил, что кушать подано, и мы двинулись в столовую.
Должен признаться, я несколько раз сожалел во время ужина, что из-за событий, значение которых никак не следует преуменьшать, за столом не присутствуют обитатели Чаффнел-Холла. Вы, конечно, усомнитесь в искренности этого моего заявления, ведь общеизвестно, что, если за столом отсутствуют сэр Родерик Глоссоп, вдовствующая леди Чаффнел и отпрыск последней, Сибери, вечер пройдет необыкновенно приятно. И тем не менее я предпочел бы их общество. Обстановка была такая гнетущая, что вся еда приобретала вкус золы. Если бы этот грубиян Стоукер не совершил столь диковинный поступок и сам не пригласил меня на яхту, я бы заключил, что его от одного моего вида тошнит. Он сосредоточенно жевал в мрачном молчании, явно поглощенный собственными тайными мыслями. А если что-то и произносил, то вроде как через силу и ужасно свысока. Можно сказать, сквозь зубы цедил, во всяком случае, очень близко к этому.