Джон Голсуорси. Собрание сочинений в 16 томах. Том 2
Шрифт:
— Он всегда был у твоей матери камнем на шее. Ей постоянно приходилось платить его долги; он часто напивался пьяным, оскорблял её и всячески угрожал ей, и вот теперь он уехал в Буэнос-Айрес с танцовщицей, и, словно опасаясь, что его слова не произвели на юношу достаточного впечатления, поспешил добавить: — Он взял жемчуг твоей матери, чтобы подарить этой женщине.
Вёл невольно поднял руку. Увидев этот сигнал бедствия, Уинифрид крикнула:
— Довольно, Сомс, замолчи!
В мальчике боролись Дарти и Форсайт. Долги, пьянство, танцовщицы это, в конце концов, не так ещё плохо, но жемчуг — нет! Это уж слишком! И внезапно
— И ты понимаешь, — слышал он голос Сомса, — мы не можем допустить, чтобы все это началось теперь снова. Есть предел всему, и нужно ковать железо, пока горячо.
Вэл высвободил руку.
— Но вы… вы никогда не огласите эту историю с жемчугами! Я этого не перенесу, просто не перенесу!
Уинифрид воскликнула:
— Нет, нет, Вэл, конечно нет! Тебе сказали это, только чтобы показать, до чего дошёл твой отец. — И дядя его утвердительно кивнул. Несколько успокоенный, он вытащил папироску. Этот тоненький изогнутый портсигар подарил ему отец. Ах, это невыносимо — и как раз теперь, когда он поступает в Оксфорд!
— Разве маме нельзя помочь как-нибудь иначе? — сказал он. — Я сам могу защитить её. И ведь это всегда можно будет сделать и позже, если в этом действительно будет необходимость.
Улыбка появилась на губах Сомса, в ней была какая-то горечь.
— Ты не понимаешь, о чём говоришь; нет ничего хуже, как откладывать в таких делах.
— Почему?
— Я тебе говорю, ничего не может быть хуже. Я знаю это по собственному опыту.
В голосе его слышалось раздражение. Вэл смотрел на него, вытаращив глаза: он никогда не видел, чтобы дядя обнаруживал хоть какие-нибудь признаки чувства. А где, он вспомнил теперь: была какая-то тётя Ирэн и что-то случилось такое, о чём они не говорят; он слышал один раз, как отец выразился о ней так, что и повторить трудно.
— Я не хочу говорить дурно о твоём отце, но я его достаточно хорошо знаю и утверждаю, что не пройдёт и года, как он опять сядет на шею твоей матери. А ты представляешь себе, что это будет значить для неё и для всех вас? Единственный выход — это разрубить узел раз навсегда.
Вэл невольно присмирел; взглянув на лицо матери, он, вероятно, первый раз в жизни действительно понял, что его собственные чувства не всегда самое главное.
— Ничего, мама, — сказал он, — мы тебя поддержим. Только я бы хотел знать, когда это будет. Ведь у нас первый семестр, знаешь. Я бы не хотел быть в Оксфорде, когда это случится.
— Мой дорогой мальчик, — прошептала Уинифрид — ну конечно, это неприятно для тебя, — так, по привычке к пустым фразам, она резюмировала то, что, судя на выражению её лица, было для неё живой мукой. — Когда «это будет. Сомс?
— Трудно сказать. Не раньше, чем через несколько месяцев. Сначала нужно ещё добиться решения о восстановлении тебя в супружеских правах.
«Что это за штука? — подумал Вэл. — Вот тупые животные все эти юристы! Не раньше, чем через несколько месяцев! Ну, сейчас я, во всяком случае, знаю одно: обедать сегодня дома я не буду». И он сказал:
— Мне ужасно неприятно, мама, но мне нужно идти, меня сегодня пригласили обедать.
Хотя это был его последний вечер дома, Уинифрид почти с благодарностью кивнула ему — обоим казалось, что сегодня проявлений всяких чувств было более чем достаточно.
Вэл вырвался из дому в туманный простор Грин-стрит подавленный, не замечая ничего кругом. И только очутившись на Пикадилли, он обнаружил, что у него всего восемнадцать пенсов. Нельзя же пообедать на восемнадцать пенсов, а он очень проголодался. Он с тоской посмотрел на окна «Айсиум Клуба», где они часто так шикарно обедали с отцом! Проклятый жемчуг! С этим никак нельзя примириться! Но чем больше он думал об этом, чем дальше он шёл, тем его всё сильнее, естественно, мучил голод. Исключая возможность вернуться домой, было только два места, куда он мог бы пойти: на Парк-Лейн к дедушке или к Тимоти на Бэйсуотер-Род. Какое из этих двух мест менее ужасно? Пожалуй, если так внезапно нагрянуть, у дедушки можно лучше пообедать. У Тимоти превосходно кормят, но только если они заранее знают, что ты придёшь, не иначе. Он остановил свой выбор на Парк-Лейн, чему до некоторой степени способствовало соображение, что лишить деда возможности сделать внуку маленький подарок накануне его отъезда в Оксфорд было бы крайне нечестно как по отношению к дедушке, так и по отношению к самому себе.
Конечно, мать узнает, что он был там, и ей это покажется странным; но уж тут ничего не поделаешь. Он позвонил.
— Алло, Уормсон, дадут мне у вас пообедать, вы как думаете?
— Сейчас только идут к столу, мистер Вэл. Мистер
Форсайт будет очень рад видеть вас. Он сегодня за завтра, как говорил, что-то вас совсем не видно.
Вэл засмеялся.
— Ну вот я и пришёл. Заколите-ка жирного тельца, да вот — что, Уормсон, давайте шампанского.
Уормсон улыбнулся: он считал Вэла порядочным лоботрясом.
— Я спрошу миссис Форсайт, мистер Вэл.
— Ну, знаете, — пробурчал Вэл, стаскивая пальто, — я уже не школьник.
Уормсон, не лишённый чувства юмора, распахнул дверь позади вешалки из оленьих рогов и провозгласил:
— Мистер Валерус, мэм!
«Черт бы его взял!» — подумал Вал входя. Радушные объятия и «а, Вал!» — Эмили и дрожащее «наконец-то ты пожаловал!» — Джемса вернули ему чувство собственного достоинства.
— Почему же ты не предупредил? У нас сегодня на обед только седло барашка. Шампанского, Уормсон, — сказала Эмили.
И они направились в столовую.
За большим обеденным столом, под которым когда-то вытягивалось столько великолепно обутых ног и который теперь был насколько возможно сдвинут. Джемс сел и» одном конце, Эмили на другом, а Вал посредине между ними; и на него вдруг дохнуло одиночеством, в котором жили старики, его дед и бабушка, теперь, когда все их четверо детей разлетелись из гнезда. «Надеюсь, что я отправлюсь на тот свет прежде, чем стану таким стариком, как дедушка, — подумал он. — Бедный старикан, и какой худой, прямо как жердь». И, понизив голос, в то время как дедушка обсуждал с Уормсоном, сколько сахару нужно положить в суп, он сказал Эмили:
— Дома что-то ужасное, бабушка. Я думаю, вам уже известно все.
— Да, мой милый.
— Дядя Сомс был у нас, когда я уходил. А мне кажется, неужели нельзя чего-нибудь придумать, чтобы избежать развода? Почему он так настаивает на атом?
— Шш, голубчик, — зашикала Эмили, — мы скрываем это от дедушки.
С другого конца стола раздался голос Джемса:
— Что такое? О чём вы там разговариваете?
— О колледже Вала, — ответила Эмили. — Там ведь учился молодой Паризер, ты помнишь. Джемс, он потом чуть не сорвал банк в Монте-Карло.