Джони, о-е! Или назад в СССР-3!

Шелест Михаил Васильевич

— Сказали сделать быстро и сообщить в горком партии. У нас это очень серьёзно. Они и так уже перезванивали. И там недовольны, что контракт ещё не подписан.

— Недовольны? — удивился я, рассмеялся и подумал, что с получением Советского гражданства я пока повременю. А то ещё в партию вступать заставят.

— Не-не, — подумал я. — Уж лучше вы к нам.

— Пошлите, покажу вам помещения, ваше имущество, подпишем акт приёма-передачи.

— Опись-протокол, — снова пошутил я.

— Ага, — серьёзно согласилась Мария Петровна.

— Совсем

у них тут с чувством юмора беда, — подумал я. — Хотя… На работе она. Какие тут шутки, когда из горкома звонят?

* * *

[1] Аркадий Николаевич Шевченко — советский дипломат, чрезвычайный и полномочный посол СССР, в 1973—1978 годах — заместитель генерального секретаря ООН по политическим вопросам и делам Совета Безопасности ООН.

В апреле 1978 года отказался вернуться в СССР из длительной служебной командировки в США. Первый перебежчик — советский дипломат, чиновник самого высокого ранга из числа перешедших на Запад в годы Холодной войны. В СССР заочно был приговорён к высшей мере наказания за измену Родине.

[2] К. А. Кокшенева — Концепт «русская культура» и современные практики культурного наследования.

[3] Там же.

Глава 20

Что удивительно, контракт на аренду «Большого Зала Дома Культуры МГУ» был составлен лаконично, но грамотно. В него были вписаны все реквизиты фонда Пьера Делаваля, которые я указывал в договоре с концертными организациями, временные рамки, ограниченные одним годом с преимущественным правом продления аренды. Стоимость аренды составляла тридцать тысяч фунтов стерлингов в год.

Дворец культуры и внутреннее убранство театра было выполнено в классическом архитектурном стиле: мрамор, колонны, лепнина, арочные узорчатые потолки. В большом зале на потолке не очень низко висела огромная круглая люстра. Он имел сцену со зрительным залом на восемьсот мест с партером, полукруглой галёркой[1], бельэтажом[2], ложами[3] и, мать его, бенуаром[4]. Короче, и сам дворец, и Большой зал театра были шикарны. Как тут будут смотреться и слушаться наши музыкальные эксперименты я, честно говоря, не представлял, но был благодарен Богу, что нас не заселили в здание на Герцена, где сейчас базировался студенческий театр, и которое ранее являлось храмом святой мученицы Татьяны. Вразумил господь бог Юрия Владимировича, что театр в храме — ещё куда ни шло, а вот сатанинский рок — это было бы черезчур. Да и я, хоть и являюсь убеждённым атеистом, но не рискнул бы опоганить святое место крамольной музыкой. Да-а-а… Председатель КГБ это, вероятно, просчитал.

— Я познакомлю вас с директором Дворца культуры и коллективом, — сказала Маша.

— О, как! — подумал я. — Есть и директор, и коллектив.

— Ведите, доброе дитя, — произнёс я пафосно и трагически вздохнул.

Комендант посмотрела на меня и прыснула в кулачок.

— Ну, слава Богу, — подумал я. — Хоть эта шутка не пропала всуе.

Мы прошли по коридору потом через мраморное колоннадное фойе

и Маша стукнула в дверь с табличкой «Директор ДК».

— Входите, — сказали из-за двери женским голосом.

Оказалось, что во Дворце культуры МГУ имеется штат методистов «культ-массовиков» и даже свой худ-совет. Имеется и ежегодный план работы, который как раз и верстался на следующий семьдесят девятый год.

Меня встретили очень приветливо и попытались напоить растворимым кофе, от которого я отказался, чем сразу вызвал к себе уважение. Кофе был, даже в Москве, дефицитом, но я и в своей жизни не пил растворимый. В моё время появилось много мелко-молотого, быстрозавариваемого кофе. И здесь я приноровился измельчать зёрна на кофемолках до такого же порошкообразного состояния. Оказалось, что только в этом и дело. И почему я раньше сам не догадался так молоть? Не понимаю.

Но у меня с собой было… Поэтому я достал из портфеля молотый смешенный из нескольких сортов кофе и девушки с радостью и некоторой экзальтацией заварили его. Наслаждаясь ароматом и вкусом, обсудили предварительный план работы, на котором уже стояла «виза» какого-то горкомовского партийца.

План я вчера набил на пишущей машинке помощника Юрия Владимировича буквально за двадцать минут. Мои руки уже привыкли к клавиатурам телетайпов и пишущих машинок, а потому получилось это у меня очень залихватски.

— Та-а-а-к… Дискуссионный клуб «Интеллект», научно-технический клуб «Это вы можете», рок-клуб «Музыкальный ринг»… Э-э-э… А «рок-клуб», — это, простите — то, что у нас в СССР запрещено? — спросила директор Мая Сергеевна.

Я пожал плечами.

— Я не в курсе, что у вас в СССР запрещено, Мая Сергеевна. У нас это разрешено. Да и у вас, как мы видим, — я ткнул пальцем в подпись третьего секретаря Московского горкома КПСС. — Может что-то изменилось, а вы не заметили.

— Кхе-кхе… Нам приходят методички. Кхе-кхе… Извините. Вы — иностранец… Поехали дальше…

Мы «поехали» читать мой план работы дальше.

— Гранд на изучение молодёжного среза советского общества…. Один миллион фунтов… Солидно… Гранд на исследование и разработку концепта «русская культура» и современные практики культурного наследования. Интересно. Это вы свои средства будете тратить на наши научные исследования?

— Это деньги фонда, Мая Сергеевна. Миссия у него такая.

— Да, кстати. Хотелось бы ознакомиться с уставом вашего фонда.

— Французским владеете? — спросил я.

— Не вполне, — порозовела директор дворца культуры МГУ.

— Тогда я дам вам чуть позже уже адаптированный текст. Завтра прибудет рейс с нашим оборудованием. Там много чего интересного приедет: Компьютеры, копировальная техника.

— Копировальная техника? У нас запрещено, — взволновалась Мая Сергеевна. — Даже пишущие машинки на учёте.

— Всё сейчас будет немного по-другому, Мая Сергеевна. Аж целое постановление совета министров по нашему фонду выйдет. Не переживайте. Мы не переступим нормы советского закона.