Джони, о-е! Или назад в СССР-3!
Шрифт:
— Кого это ты имеешь ввиду? — усмехнулся Кавагое. — Бывшего генерального секретаря КПСС?
Я посмотрел на него, никак не реагируя на провокацию, помолчал, подумал.
— Согласен на двести, — сказал Ситковецкий, и на подумать о будущем.
— Согласен, так согласен. Хрен с вами! Сегодня суббота. Приходите во вторник, — вдруг сказал я, удивляясь самому себе. У меня правда было много дел.
— А что не завтра? — спросил Ситковецкий.
— Так завтра же воскресенье, — удивился я. — Выходной.
— Ха!
Я ещё больше удивился.
— Ха! А ещё еврей! У вас же тоже один выходной, но «железный». В субботу, или нет?
Кавагое почему-то покраснел.
— У нас во Франции в воскресенье даже не все магазины и заправки работают, — хмыкнув, продолжил я.
— А что тогда не в понедельник? — продолжил наседать Ситковецкий.
— В понедельник двадцатого должны прийти из «отпуска» Буйнов и Компания. Продолжим работать над выступлением.
— Ха-ха! — рассмеялся Ситковецкий. — Они укатили на гастроли в составе «Ребят». Куда-то на юг. Ты не знал?
— О, мля! — удивился я. — Не знал.
— Давно «Ребята» планировали. Даже бас-гитариста искали, когда Буйнов во Франции гасился. А тут вернулся и сразу его Слбодкин призвал «к ноге». Там у них строго. Чуть что не так, получи по загривку, ещё проштрафился — получи «волчий билет».
Мне почему-то поплохело и это, вероятно, отразилось на лице.
— Да ты не переживай, они к декабрю вернутся.
— Они меня нае*али, — подумал я, стараясь не показать вида, что меня тошнит от человеческой подлости.
— Ну, уехали, так уехали. Отдохну хоть. Я и не планировал с ними репетировать. Ведь хотел вообще во Францию вернуться, да ребята толковые попались в университете. Поэтому решил остаться.
— Так решил, что гражданство принял? — усмехнулся Кавагое.
— Давно мечтал, — просто сказал я. — Вы тут сами не понимаете, где живёте. У вас в песне поётся: «где так вольно дышит человек», а вы не понимаете. Большое видится на расстоянии. Это я вам как художник говорю.
— Ты художник? — удивился Макаревич. — Я тоже рисую. Графику в основном.
— Графика — это круто! — покивал я головой одобрительно. — Я, тоже графику люблю, но больше, всё же краски.
Я взял акустическую гитару, повесил её на плечо и, к удивлению остальных, тронул струны.
— На маленьком плоту[1] сквозь бури, дождь и грозы взяв только сны и грёзы, и детскую мечту, я тихо уплыву, лишь в дом проникнет полночь, чтоб рифмами наполнить мир, в котором я живу
Ну и пусть, будет нелёгким мой путь, тянут ко дну боль и грусть, прежних ошибок груз… Но мой плот, свитый из песен и слов всем моим бедам назло вовсе не так уж плох.
Я не от тех бегу, кто беды мне пророчит. Им и сытней, и проще на твёрдом берегу. Им не дано понять, что вдруг со мною стало, что вдаль меня позвало, успокоит что меня.
Ну и пусть, будет нелёгким мой путь, тянут ко
Нить в прошлое порву, и дальше — будь, что будет. Из монотонных будней я тихо уплыву на маленьком плоту, лишь в дом проникнет полночь мир, новых красок полный, я, быть может, обрету.
Ну и пусть, будет нелёгким мой путь, тянут ко дну боль и грусть, прежних ошибок груз… Но мой плот, свитый из песен и слов всем моим бедам назло вовсе не так уж плох.
— Чья песня? Твоя? — спросил Кутиков, чуть прищурив глаза.
Я отрицательно покрутил головой.
— Одного вашего музыканта. Навеяло.
— Бардовщина, — махнул рукой Ситковецкий. — Ну, так когда пишем?
— В понедельник тогда приходите, — сказал я, поняв, что, песня не впечатлила.
Как и в моём мире, «Плот» будет долго пробиваться «сквозь бури дождь и грозы», пока не выйдет на простор и не зазвучит из каждого утюга. Ведь не приняли его ни музыканты, ни Бари Алибасов — руководитель «Интеграла», где сейчас играл Юра. Ха-ха… Да-а-а… Не пришло время.
У каждого человека свои предпочтения, а уж у творческих людей и подавно. О том я и говорил некоторое время назад. Каждый из нас живёт в созданном самолично персональном мире. И в, принципе, нас мало интересуют чужие миры. Бардовщина! Вот так вот!
— Всё! С утреца?
— Давайте созвонимся. У меня другие были планы на утро. Я позвоню. Телефон оставь свой.
— А у тебя тут какой? — спросил, ткнув пальцем в аппарат, Ситковецкий.
— Давайте созвонимся. У меня другие были планы на утро. Я позвоню. Телефон оставь свой.
— А у тебя тут какой? — спросил, ткнув пальцем в аппарат, Ситковецкий.
Я сказал, он записал в маленький алфавитный блокнот. Я записал его номер в свой блокнот. И проводил гостей к выходу.
— С девчонками бы поближе познакомиться, — сказал Кельми.
— Покумают сей1час. Потом как-нибудь, — улыбнулся я. — Расстроили вы их.
Мне была понятно их поведение и я на них даже не злился. А вот моя молодёжь могла и подраться. Там такая Надежда! Я случайно посмотрел на неё раздетую — зашёл в девичью раздевалку — со спины посмотрел, но там такая рельефная спина! А в одежде — нормальная, симпатичная девчонка.
— Ну, так сейчас успокоим, — «улыбнулся» Макаревич.
— В морге тебя успокоят, — сказал я низким баритоном. Макаревич вздрогнул, а я улыбнулся. — Кавказская пленница. Очень люблю этот фильм. Потом-потом ребята. Всё, пока. До понедельника.
Войдя в Большой зал увидел девчонок и парней пьющих чай и кофе с какими-то плюшками. Они придвинули столы, стоящие обычно ближе к сцене, к передним креслами и мирно попивали горячительные в прямом смысле напитки.
— Вам налить кофе, Пьер? — спросила Светлана.