Джони, оу-е! Или назад в СССР
Шрифт:
Захандрил я так, что решил прогулять школу. Решил, и настроение сразу скакнуло вверх. Я съел завтрак, приготовленный матерью из отварной говядины, поджаренной на сковороде вместе с тремя куриными яйцами, и снова открыл заднюю крышку «Акая», поняв, что если не разберусь с ним, грош мне цена.
Честно говоря, я вчера сильно испугался, когда не смог понять причину нерабочего состояния магнитофона. В том мире уже прошло некоторое время, как я перестал заниматься восстановлением «ретро-радиотехники» до того момента, как я, э-э-э, перешёл в этот мир. Да-а-а… И к тому
Вот и вчера мне показалось, что мои мозги просто не хотели думать про какие-то поломки в каких-то «Акаях». Им, похоже, загруженным запоминанием уроков, и так жилось тяжко.
— Но секундочку, — думал я сейчас. — У меня ведь не мои старые мозги, а мозги юные и предназначенные для быстрого запоминания больших объёмов информации. Это не старческие мозги, которые не могут запомнить десять новых иностранных слов из тех, что когда-то знал. Это — мозги быстрые. И они доказали за эти несколько месяцев, что они могут запоминать всё, что в них вложишь. Если вкладывать… А я вкладывал. И мозги впитывали. Так вчера-то что произошло?
Новое они впитывали, а старое достать не могли? Так получается. Получается, что так… С любой информацией надо работать. А этот мозг с той информацией ещё не работал. И если я «тупо» вспомнил схемы, перерисовал их и спаял, то, что нарисовано. То это чистая механика. Как аппликатура на гитаре. Видишь, что играть, и механически играешь, а вот песню сочинить и сложить нотки по-новому? Это — хренушки. А ведь я сочинял музыку когда-то. Да-а-а…
— Ну, ничего, — утешил себя я. — Достанем из закромов старого разума «мануалы» и будем тренировать этот мозг.
Я сидел над, подставившим под мой взор свои потроха, «Акаем» около получаса просто медитируя. По-настоящему медитируя, а не просто пялясь на платы. Моя мысль проникала в память и накладывала то, что вспоминала, на то, что было у меня перед глазами.
Проверить блок питания. Проверяю… Нет питания на электронную часть… Ага — пробит транзистор и стабилизатор параметрического стабилизатора… Уже легче… Восстанавливаю, включаю… Всё светится. Ставлю бобину с моим творчеством, подсоединяю наушники, надеваю, включаю.
— Матерь Божья! Как хорошо звучит-то! Отличные микрофоны я сваял, уже в который раз нахваливаю я себя. Как включаю свою запись, так и нахваливаю. А моя «Нота» похуже… Да-а-а… Ну, ничего-ничего-ничего… Поезд тронулся, господа присяжные… А, нет… Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!
Подключив пару усилителей с колонками, получил звучание приятное мне и нервирующее соседей. Но вокруг все должны быть на работе. Да-а-а… Я был один в этом музыкальном раю. Ещё бы музычку соответствующую…
Однако немного послушав своё творчество, я выключил «шарманку» и безжалостно отодвинул его в сторону. Сегодня у меня уже есть, что предъявить работникам советской торговли. Я даже не стал заморачиваться, почему не нашёл поломку «знакомый» тёти Вали?
Я распаковал коробку с надписью «AKAI AA 5210 DB». Это был усилитель выпуска тысяча девятьсот семьдесят второго года. Включил. Включился. Подключил через переменный резистор колонки и воткнул шнур выхода с отремонтированного «Акая». Звука в левом канале нет. О бля. И всего-то?
Открутил селектор входов, прозвонил. Всё нормально. Провозился с усилителем до обеда. Причину нашёл. Оказалось, сгорел транзистор 2238 у которого коллектор не изолирован от алюминиевого держателя, на котором крепится. И если коснуться этим держателем до корпуса усилителя при монтаже, допустим, он перегорает, так как в усилители есть четыре конденсатора, которые остаются заряженными, даже при выключенном питании. Вот кто-то и коснулся. И мне интересно знать, кто это? Неужели японец? Хрен с этим маленьким транзистором, так из-за него сгорел и силовой транзистор Тошиба 2SD551.
Я не стал мудрствовать и просто собрал усилитель, уложил в коробку и отложил коробку в сторону. Пусть постоит в ожидании деталей. Глянув на будильник, удивился, что пропустил время обеда.
— Хорошо потрудился. Продуктивно! — похвалил себя я. — Теперь надо отдохнуть.
Занеся в комнату лыжные ботинки и лыжи, пообедал, и лёг подремать, а, проснувшись через час, натёр лыжи свечкой, прогрел ею же парафин, отполировал лыжи, надел лыжные ботинки, уплотнив не только их носок, но и пятку, и вышел на улицу. Ветра не было, жарко светило солнце. Наш южный склон сопки должен был хорошо прогреться и, скорее всего, снег на дороге к вечеру растает.
Поднявшись по нечищеному тротуару до третьего дома, я надел лыжи и опробовал их на коротком спуске до садика, пытаясь ехать змейкой. Ребятня выше садика не заходила и мне никто не мешал. Машины, кроме грузовиков, снабжающих хлебный магазин и «Гастроном», сюда в снег не спускались вообще. А грузовики приезжали рано утром. О чём говорили их следы на снегу.
«Змейка» получилась такая, словно я лет двадцать не стоял на лыжах. Но получилась. И я отстегнул ботинки и снова ушёл вверх по склону аж до остановки. На этот раз я спускался почти по прямой, время от времени делая экстренные торможения рёбрами лыж. Редкие прохожие, поднимавшиеся по тротуару по проторённой в снегу колее, смотрели на меня с интересом, и, мне казалось, с завистью. Некоторые улыбались.
Третий раз я скатился, почти не тормозя, до самого низа, проехав и за свой дом и дальше по пологому участку до Космонавтов-17.
— Офигеть! Да тут не меньше шестисот метров отличного спуска! — подумал я, отдыхиваясь. — Жаль, только, подъёмника нет!
Однако я ещё несколько раз поднимался по дороге до самой остановки «Энерготехникум» и катился до тех пор, пока ехали лыжи. Раз на пятый, когда ноги уже дрожали от усталости, я направил их в сторону своего подъезда. Мокрый, как мышь я взошёл на свой второй этаж с блаженной улыбкой. Счастью моему не было границ.